Законодательство Поздней Империи, касавшееся veneficium,по всей видимости, нужно рассматривать именно в этой перспективе. В V в. был составлен кодекс Феодосия, значительная часть которого впоследствии вошла в кодекс Юстиниана. Он содержал в себе весь инструментарий репрессий, с течением времени еще развивавшийся в серии императорских рескриптов. Кодекс Феодосия также включал в себя два известных еще в IV в. акта, которые не позволяли venefei,как и людям, совершившим другие тяжкие преступления, подавать апелляции. В соответствии с актами Константина и Валентиниана на них не распространялись императорские амнистии по случаю государственных праздников: Пасхи, рождения детей в императорской семье. Действовал эдикт, квалифицировавший преступления с применением яда и колдовства как «самые жестокие» (scelera saeviora),следовавшие сразу после оскорбления величества. Все эти меры затрагивали сферу политики не столько потому, что имели целью пресечь отравления в верхах, сколько потому, что организовывали защиту общества и государства от venefici.Кроме того, во времена крепнувшего авторитаризма они давали власти необходимые репрессивные средства для устранения политических противников на основании несмываемых обвинений.

Усиливающаяся власть всегда проявляет стремление к тирании. С точки зрение христианских авторов, начиная с Августина, это было испытание, посланное свыше. Таким образом, тираноубийство осуждалось. Однако связь veneficiumс колдовством делала этот modus operandiсовершенно неприемлемым для христиан.

Следует признать, что распространенные представления об отравлениях в Римской империи II–V вв. слишком упрощенны. Тень Локусты заслонила последующих venefici,тень Нерона упала на Коммода. Нельзя сказать, что теперь вместо ядов пускали в ход исключительно холодное оружие. В империи, постепенно двигавшейся к христианству, этот коварный способ устранения неугодных существовал. Обычно к нему прибегали те, кто злоупотреблял властью, или женщины. В восприятии людей он смешивался с порчей, гаданиями, колдовством. Преступления, связанные с отравлением, продолжали беспокоить власти, поскольку они нарушали политический процесс, разъедали общественные связи, подрывая стабильность системы. Применение яда стали выделять среди других убийств, как особо тяжкое преступление. Ужас перед отравлением отразила формула, появившаяся еще в эпоху Антонина Пия. Она продолжала жить в долгие века Средневековья, ибо позволяла соединять обвинение в убийстве ядом с другими тяжкими грехами и активно использовалась в политической борьбе.

Невозможно отделить политическое отравление от отравления как такового и от его оценки данным обществом. Если представление о «римском обществе» как о целостности от основания города до падения империи, о существовании некоего «римского» характера является упрощением, то, оценивая римскую политическую культуру, можно сказать, что этой цивилизации было присуще неприятие отравления. Оно проявлялось сильнее, чем в Греции, и отделяло ее от цивилизации восточной, обыкновения которой, как считалось, дурно влияли на римские нравы. Тем не менее между воплощенным в Фабриции нравственным идеалом и жизненной реальностью пролегала пропасть. Яд употреблялся в римском обществе уже в глубокой древности, задолго до того, как «побежденная Греция завоевала своего грубого победителя». Связывавшийся с магией, он естественно проникал в сферу политики уже в республиканскую эпоху. В умах людей он тесно связывался с миром женщин и с медицинским сообществом. Подразумевалось, что отнять жизнь могут те, кто ее дает; отравить способен тот, кто поддерживает жизнь; чтобы приготовить яд, нужно уметь готовить лекарства.

Новые структуры и формы власти, которые складывались в I в., по-видимому, больше, чем прежние, благоприятствовали политическим отравлениям, хотя Тит в свое время утверждал, что империю можно приобрести или потерять единственно по воле судьбы, а никак не через преступление. Принцепс назывался первым должностным лицом республики, но на самом деле он монополизировал высшую власть. Отныне она осуществлялась внутри его дворцов, в тени которых зарождались слухи и подозрения. Его род становился полем сведения счетов. За полтора века правления двенадцати цезарей было совершено больше всего отравлений. Изучавший «анатомию морали» ранних императоров Светоний, обнаруживал у них что-то вроде змеиной ядовитой железы. Отравление становилось практически органическим свойством политики дурного императора. Однако убийства ядом смешивались с другими преступлениями, и veneficiumпока не воспринималось как summumмерзости и злодеяния. Важная идея о том, что ядом убивать хуже, чем мечом, вырисовалась лишь после Тацита и Светония. Впрочем, и такая оценка не останавливала действий заговорщиков-отравителей, которые притом редко ограничивались ядом. Зато она хорошо служила разоблачению и уничтожению врагов. В 70-120 гг. в политических элитах не столько применяли яд, сколько обвиняли в его применении. В неспокойные времена поздней империи инкриминирование отравления стало эффективным политическим оружием. Вместе с тем сама власть в тот период достигалась и сохранялась при помощи военной силы, а не яда. Приближалась эпоха «варварских» королевств.

Западная Римская империя пала в 476 г., и яд не играл никакой роли в этом событии. Низложение Ромула Августула, которого в тот момент почти никто не заметил, совершилось открыто. Это была одна из мелких подробностей перманентной борьбы и нестабильности. Политические конфликты выходили наружу, претенденты на власть не нуждались в иллюзорной легитимности и пользовались грубой силой без уловок и без прикрас. Зачем измышлять хитрости для отравления своего противника, если можно убить его не таясь или просто отстранить от власти?

После 476 г. этот фактор, по-видимому, сказывался еще сильнее. Низложение последнего императора привело к перераспределению власти в пользу вождей племен, которые провозгласили себя королями. Все они были германцами, но усвоили политическую культуру империи, особенно позднего периода, когда очень велика стала роль армии. Новая культура складывалась из взаимного проникновения римской и той, что принято называть варварской. Вторая явно отдавала предпочтение физической силе и разрешала внутренние конфликты при помощи судебных поединков. Все это наводит, казалось бы, на мысль, что в этой системе взаимоотношений нет места для политических отравлений. Тем не менее veneficiiне исчезли из римско-варварского мира.

Потом наступила эпоха Каролингов, которые объединили под своей властью большинство народов, управлявшихся прежде косматыми королями Меровингами. В отношении ядов тут просматривается явная преемственность. В эпоху каролингского Возрождения сильные мира сего вновь открывали для себя античные тексты; Эйнгард отделывал Жизнь Карла Великогопо образцу Светония. Однако незаметно, чтобы отравления, столь характерные для дворцов Юлиев-Клавдиев и Флавиев, приживались при дворах потомков Пипина.

С X в. складывалось феодальное общество, во многом унаследовавшее культуру раннего Средневековья; его раздирали политические конфликты. В новой системе взаимоотношений продолжал главенствовать культ силы, но применение ее регулировалось с помощью христианских и рыцарских этических ценностей, которые сплачивали верхушку общества. Поскольку власть дробилась, то и политических конфликтов становилось больше. Однако теперь они регламентировались нормами, не допускавшими вероломства и низких методов борьбы. Употребление ядов оказывалось несовместимым с «идеологией меча».

Таким образом, эта часть нашего очерка вообще не должна была бы существовать. Авторы сочинений по истории ядов и в самом деле иногда считают возможным от римских цезарей прямо переходить к Валуа и Борджиа.