На первый взгляд кажется, что все сказанное не имеет никакого отношения к вопросу о политическом применении яда. Однако такое впечатление обманчиво. С одной стороны, во время изнурительных войн могло оказаться желательным отравление сильного противника. Достижение победы таким способом ускорялось и достигалось минимальной ценой, если не считать ущерба чести того, кто это оружие применил. Значит, следует задаться вопросом, употреблялся ли яд на полях сражений вместо военной силы. С другой стороны, мы знаем, с каким отвращением люди относились к использованию токсических веществ. Стоит подумать о роли аргумента яда в «патриотической» пропаганде и даже шире – в формировании идентичности и национального самосознания. Итак, ядовитый порошок рядом с порохом…

В XII в., в эпоху самого расцвета рыцарства Бернар Клервоский разоблачал «войну, которая пахнет деньгами», возмущался гигантскими выкупами и распространением наемничества. Конечно, тот факт, что многие крупные военачальники, например герцог Бульонский в 1574 г. или герцог Лонгвиль в 1573 г., считались отравленными, еще не дает основания утверждать, что над полями сражений витал едкий запах яда, смешиваясь с ароматом денег. Тем не менее вопрос о военном применении яда, о его непосредственном использовании против полководцев и даже против армии противника – не праздный. Причем в таком случае яд превращался, по сути дела, в единственное оружие массового уничтожения того времени.

С точки зрения морали отравление на войне продолжало возмущать прекраснодушных авторов, приверженцев идеала христианской и рыцарской войны, а также античных образцов. Историк XX в. Тома Базен в книге о Людовике XI напоминал, что противостоявший Пирру Фабриций гордо отказался от презренного средства негодяя, ибо хотел быть обязанным своим триумфом одной лишь доблести честного сражения. В XVI в. Жюст Липе оценивал обращение к яду как бесчестный поступок. Вместе с тем подчас к нему подталкивали обстоятельства. Яд мог помочь сохранить войско, компенсировать количественное или качественное превосходство врага. Знаменитый итальянский юрист XIV в. Пьетро Бальдо считал допустимым использование яда против армии противника. О том, что во время войны широко практиковалось отравление воды и пищи врага, свидетельствует небольшая книжка 1481 г. При этом в другом трактате, начала XVI в., хотя данный способ действия и не осуждался, но подчеркивалось, что он жесток, поскольку затрагивает гражданское население.

Между утверждениями письменных источников и фактической реальностью существует большой разрыв. В 1284 г. король Франции Филипп III объявил «крестовый поход против Арагона», вина которого состояла в том, что он способствовал завоеванию Сицилии в ущерб дяде короля Карлу Анжуйскому. Поход закончился разгромом: армию косила болезнь, погиб и сам король. Поражение приписали яду, которым иберийцы якобы отравляли источники воды. Однако, как это часто бывает, более правдоподобной представляется гипотеза болезнетворной инфекции.

Яд часто появлялся во время осад городов. В 1304 г. жители осажденной герцогом Австрийским Кутны в Богемии отравили воду токсическим минералом, который в изобилии встречается в этом регионе, и таким образом погубили значительную часть осаждавших. Во время осады турками принадлежавшей Венеции крепости Круи в 1477 г. епископ Радич предложил властям республики отравить вражеских военачальников, и с этой целью был послан яд.

Опасности подвергались также армии, находившиеся в походе. Во время экспедиции графа Савойского Амедея VI в Ломбардии в 1375 г. соправитель Милана Бернабо Висконти приказал отравить пищу и вино на пути следования графского войска. Савойские хронисты рассказывали, что солдат спасали крепким вином, в которое окунали так называемое кольцо святого Маврикия, реликвию савойского дома. Чудо трактовалось как свидетельство правоты Амедея VI. А вот французское королевское войско в 1412 г. стало жертвой отравления колодцев растительными токсинами, и ничто его не спасло. В 1536 г. служивший Карлу Пятому кардинал де Гранвель утверждал, что французы намеревались отравить колодцы в Провансе, дабы избежать возможного нашествия императора. Таким образом, яд, во всяком случае в некоторых регионах, нередко применялся в качестве оборонительного оружия. Красноречивы рассуждения Коммина, касающиеся похода Карла VIII в Италию. Он дважды выразил восхищение одним почти чудесным фактом: «К чести итальянцев следует сказать, что мы не заметили использования ими какого-нибудь яда; а если они и хотели это сделать, то во время этого похода нам удалось уберечься. ‹…› Хотя им легко было нас отравить через продовольствие, вино или воду ‹…› и колодцы ‹…›, если они и хотели попробовать, им это не удалось; надо полагать, Господь лишил их возможности это сделать». На самом деле в одной брошюре, к которой мы еще вернемся позже, утверждалось, что уже встречавшийся на этих страницах Папа Александр VI пытался в 1495 г. уничтожить стоявший в Остии французский гарнизон. Предполагалось отравить воду и испускать ядовитый дым, причем аптекарь приготовил яды, способные уничтожить 100 000 человек. Однако данный эпизод имел место после того, как король возвратился во Францию, он непосредственно не затронул французский экспедиционный корпус, что и объясняет восхищенное удивление Коммина.

Жан де Ту со злым презрением утверждал, что до появления аркебузы испанцы имели обыкновение смазывать болты своих арбалетов черной чемерицей (морозником), которую они собирали в горах Кастилии. Это растение даже получило название «арбалетной травы». Рассказывал он и об использовании в Гренаде токсичного минерала реальгара (моносульфида мышьяка). В данном случае яд становился дополнением к боевому оружию. С появлением огнестрельного оружия такое его применение начинало осмысливаться по-новому.

В 1482 г. Венеция осаждала крепость Фикароло, которую защищал герцог Феррары. Какой-то венецианец предложил Сенату порошок, при горении испускавший ядовитый дым. Власти как будто бы отказались по причинам технического свойства. Тем не менее данный пример весьма показателен. Распространение огнестрельного оружия поставило вопрос о яде на войне. Он затрагивал, конечно, в большей мере техническую и медицинскую сферы, чем политику, но при этом напоминал известную контроверзу XII в., связанную с арбалетом, который сочли неэтичным в честном бою. Огнестрельное оружие не только убивало на расстоянии; многие полагали, что оно убивает, потому что порох токсичен. По-видимому, такой амальгаме способствовало то, что порошоки порохобозначались одним и тем же словом – poudre.В XV–XVI вв. этот сюжет являлся предметом многочисленных дискуссий. Согласно Жаку Гревену, по-видимому мыслившему по аналогии с отравленной стрелой, солдаты смазывали пули огнестрельного оружия ядом. В 1514 г. медик Юлия II Джованни де Виго в трактате Practica copiosa in cirurgiaутверждал, что раны от выстрелов аркебуз отравлены. В то же время специалисты по быстро развивавшейся военной медицине стали оспаривать суждения о токсичности огнестрельного оружия.

Итак, яд мог по-разному помогать в военном деле. Он становился полезным во время трудных или неумело осуществлявшихся кампаний. С ядовитым порошком вначале путали порох, но в конце концов разобрались в этом вопросе. Сегодня мало кто знает, что в прежние времена именно эта путаница заставляла некоторые правительства запрещать огнестрельное оружие. Его использование повинуется другой логике.

В противостоянии держав яд использовался довольно часто, и роль его была заметна. С его помощью ускоряли ход сражений или осады, а иногда просто избегали прямого военного столкновения, результат которого мог оказаться нежелательным. Отравляющее вещество выступало заменой или паллиативом боя и могло употребляться как однократно, так и систематически.