Макиавелли в «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия» говорит, в частности, о заговорах. По словам выдающегося политического мыслителя, заговоры с применением холодного оружия и с применением яда развиваются абсолютно одинаково. Таким образом, если следовать бесстрастно рациональному подходу Макиавелли, политическое отравление не заслуживает специального внимания. Яд становится всего лишь одним из многих способов достижения или сохранения власти. Автора же «Государя» привлекает только она как таковая.

Тем не менее использование яда с самых отдаленных времен воспринималось особым образом. Как писал об этом один английский историк, отравление представляло собой больше чем просто modus operandi.Именно с этим оружием в западной культуре оказалось связано чрезвычайно богатое воображаемое, восходившее к временам Античности. Причем неприятие к яду сильнее проявлялось в римской культуре, нежели в греческой, в которой христианские традиции тесно сплетались с языческими. Западноевропейская цивилизация гораздо больше, чем другие, связывала veneriumс магией и с оккультными практиками, с жестокостью и коварством, с изменой и предательством. Средство, действующее против естества, считалось противоестественным. В римском праве, а также в правилах ведения войны оно трактовалось как самое ужасное и отвратительное. Такое неприятие дошло до наших дней.

Политическая сфера никогда не обладала монополией на отравление. Даже когда яд применяли самые могущественные люди или державы друг против друга, это действие происходило в определенном социокультурном пространстве. При этом отравление, связанное с функционированием власти и с пониманием ее в данном обществе, находилось с этим пространством во взаимной зависимости. Оно, как и война, становилось продолжением политики другими средствами, правда, применявшимся, по-видимому, реже. Использование яда считалось менее достойным, чем другие способы борьбы, оно не регламентировалось таким количеством ритуалов и вместе с тем признавалось не менее эффективными. В историографии высказывалось убеждение, согласно которому яд всегда играл важную политическую роль, он часто ускорял смену монарха наследником или смену династии, ниспровергал влиятельных министров. Однако точно оценить эту роль в разные периоды практически невозможно, поскольку большинство политических отравлений остается спорным из-за давности событий и противоречивости передающих их текстов. А многочисленные и явно ошибочные указания источников на отравления еще сильнее осложняют данную задачу.

Как писал в своих Мемуарах Жак де Ту в 1600 г., утверждение, «что смерть государя ускорил яд, звучало всегда, а особенно во времена смуты и неустроения». Болезнь или смерть правителей непременно вызывали слухи и подозрения прежде всего при дворах монархов, таивших в себе множество интриг и тайн. Имитируя действие природы, яд подменял ее собой. Заговорщики хотели заставить думать, что наступила естественная смерть и смена власти была неизбежна. На самом же деле она в данном случае серьезно нарушала законный порядок вещей – иногда ко благу! – и напоминала сильным мира сего о скоротечности земной славы.

Поскольку употребление яда воспринимается абсолютно негативно, оно принципиально связано с тайной и не предполагает передачи обществу сообщения. Если заколовший Цезаря кинжалом Брут мог восприниматься как герой-освободитель, то «героев отравления» или «пропаганды отравлением» не бывает. Превознесение яда в политических целях невозможно даже в случае применения его против наихудшего тирана. Зато такие речи могут великолепно послужить для обвинений врагов. Аргумент использования яда был широко распространен: с его помощью разоблачали, подрывали авторитет, дискредитировали, очерняли. В этом состоит еще одна связь между отравлением и властью. Яд вызывал всеобщее отвращение, а значит, те, к кому приклеивалось обвинение в его использовании (будь то в стенах дворца или на поле сражения от Пирра до Ипра) обливались презрением. Такое оружие использовалось против подданных тиранами в их ненасытной жажде власти, против государей, величие которых, как и величие Бога, оскорблялось. Оно могло быть употреблено против соперника или соседа, наконец, его систематически применяли в борьбе с Османской империей. Ужас перед ядом помогал устранить противника или объединить против него общественное мнение. Истинная политическая сила отравления крылась, по-видимому, именно в этом. Реальный материальный яд мог быть заменен любым другим оружием. А вот словесный, тот, что убивал врага в глазах людей и отравлял общественное мнение, поистине становился незаменимым.

В современной гуманитарной науке часто звучит мысль о том, что следует искать новые объекты исследования, в частности в области политической истории, и применять к ним новые подходы.

В данном труде мы стремились показать, что объект «яд» должен найти свое место в новой политической истории.