В середине XV в. снова стала нарастать напряженность между герцогом Бургундским и французской монархией. В 1461 г. граф Шарль де Шароле оповестил, что отказывается принять участие в коронации Людовика XI, потому что боится яда. В 1467 г. он взошел на бургундский престол и превратился в Карла Смелого. Враждебность бургундцев по отношению к Людовику XI резко усилилась и выражалась в интенсивных пропагандистских кампаниях. В 1470 г. широко распространилась молва о попытке отравить Карла Смелого, которую приписывали его единокровному брату бастарду Бодуэну Бургундскому. При этом герцог рассылал письма по городам своих владений, информируя их о черных замыслах короля Франции и прося возблагодарить Господа за спасение государя. Епископ Льежский зачитал герцогское письмо во время специальной благодарственной мессы. В ответ сеньор де Шасс, оказавшийся замешанным в пресловутом заговоре, публично отверг «бесчестную клевету». Скорее всего, по наущению Людовика XI он провел расследование против герцога Бургундского, заявив, что тот своим поведением отравляет воздух. Обвинение в отравлении возвращалось сторицей.
24 мая 1472 г. при подозрительных обстоятельствах умер юный Шарль Гиеньский, связанный с принцами, враждебными Людовику XI. Как писал Филипп де Коммин, Карл Смелый, «весьма опечаленный этой неожиданной смертью», 16 июля разослал повсюду письма с обвинениями короля, в которых, правда, не было слова яд.Канцелярия Бургундского герцогства составила манифест, в котором говорилось, что брат Людовика XI умер «из-за яда, колдовства, чар и дьявольских заклинаний, то есть самой жалкой смертью, которая когда-либо случалась в королевстве или за его пределами». Задача состояла в том, чтобы оправдать военное выступление вассала против своего сюзерена: честь и благородство якобы требовали отмщения за низкое и бесчестное преступление. Обвинение надолго пристало к Людовику XI и отразилось в историографии. Неумолимый критик короля знаменитый историк и епископ первой половины XX в. Тома Базен, автор книг о Карле Смелом и о Людовике XI, уподоблял монарха библейскому Каину. Прелат подчеркивал, что обвинение в veneficiumперекрывает собой любой политический смысл, и поведение короля должно оцениваться согласно логике damnatio memoriae.
В ответ на бесконечные настойчивые обвинения Людовик XI разъяснял, как он способствовал расследованию истины о смерти своего брата. Но, кроме того, он не преминул использовать то же самое оружие, что и противник. Карлу Смелому неоднократно предъявляли обвинения в попытках отравления его сюзерена. Причем король заботился об умелом распространении историй, призванных нанести ущерб репутации герцога Бургундского. В 1473 г. на королевской кухне арестовали некого Жана Арди, которого обвинили в попытке подсыпать яд Людовику XI по наущению Карла Смелого. Для того чтобы широко продемонстрировать подлость своего бургундского кузена, король организовал показательный спектакль. Узнав об этом деле в Турени, он протащил закованного в цепи преступника до Бове, города епископа Кошона, союзника Бургиньонов, организовавшего в свое время суд над Жанной д'Арк. Наконец, 20 января 1474 г. Арди привезли в Париж – торжественно, на высокой повозке. Все эти издевательские процедуры и сама казнь призывали целое королевство в свидетели предательства вассала.
Дело 1476 г., касавшееся попытки отравления дофина Карла, по-видимому, не обставлялось подобными спектаклями. Зато в таком же духе разрабатывалась история предательства нового Иуды Жана де Шалона принца Оранского. Людовик XI поручил ему овладеть Бургундией, но он перешел на сторону дочери Карла Смелого. Из письма короля от 6 июня 1478 г. хорошо видно, чего он добивался: «Князь Тридцати Серебреников хотел нас отравить, однако Господь, Святая Матерь Божия и господин Святой Мартин, сохранили нас и защитили, как вы увидите из тех сведений, что мы вам посылаем; и пусть каждый знает о великом предательстве и негодяйстве означенного принца». В другом письме, полученном 18 июня лионскими эдилами, содержались «сведения ‹…›, касающиеся отравления [sic]».Его читали перед многочисленным собранием простого народа. Цель этого чтения состояла, прежде всего, в обещании награды тому, кто сможет выдать сообщников принца Оранского. Кроме того, лояльных королю лионцев информировали о преступлении, в то время как борьба монарха со сторонниками Карла Бургундского, действовавшими недостойными методами, была в самом разгаре.
Таким образом, в 1460 – 1480-е гг. взаимные обвинения в отравлении французских и бургундских Валуа ритмично следовали одно за другим, «отбивая такт» их борьбе. Ссылки на употребление яда вообще являлись любимым пропагандистским оружием во французских гражданских войнах конца XIV-конца XV в. Именно такие обвинения лучше всего возбуждали эмоции и способны были как привлечь сторонников к собственному делу, так и отнять их у противника.
Религиозный конфликт второй половины XVI в. являл собой новую гражданскую войну. И снова посыпались обличения по поводу употребления яда. В самом деле, значительная часть упомянутых в данной главе сюжетов известна нам не по рассказам историков, а по памфлетам. Брошюры, вроде De furoribus gallicis(«Простая речь о неистовствах, совершенных во Франции») Жана Отмана или «Мемуаров о государстве Франции при Карле девятом», опубликованных в Мидельбурге в 1577 г., писались, чтобы дискредитировать вражескую партию. Ей приписывалось использование оружия, которое всегда вызывало отвращение и которое люди в большинстве своем считали неприемлемым даже по отношению к своим самым худшим врагам.
Обратимся к памфлету «Чудесные речи», написанному на латыни в 1574 г. в Лионе, через год переведенному на французский язык и много раз переиздававшемуся. Первоначально он исходил, по-видимому, от недовольных аристократов, католиков или умеренных протестантов, которые дорожили свободой и ненавидели деспотизм, приходивший, по их мнению, из Италии. В 1576 г. произведение переписали в гугенотском духе, а затем кто-то, возможно Симон Гулар, вставил его в «Мемуары о Французском государстве при Карле IX». Автор ополчался на Екатерину Медичи и клеймил аморальность этой новой Брунгильды. На голову королевы-матери обрушивались обвинения в том, что она играючи развращает, подкупает, предает и убивает.
«Весьма серьезно и основательно ее подозревали в отравлении дофина Франциска, который был старше герцога Орлеанского, ее мужа. Ее обуревала зависть, ибо его очень любил король, и почитало все дворянство Франции за поистине королевские добродетели. Она сумела заронить ревность в отношения между двумя братьями; а ее близость к тем, кого подозревали в совершении этого злодеяния, заставляют предполагать большее, чем сказано ‹…›.
Люди, не потерявшие совести, всегда ненавидели предательство. Однако среди всех его видов предательство отравления почитается самым отвратительным, так что его допускают только лишь в отношении злейших врагов, да и то редко. Екатерина же Медичи совершает его играючи. Она посылает итальянцев отравить армию принца Конде, убить всех сразу, и одному из них дает десять тысяч франков, дабы заполучить необходимый яд. Она добивается того, чтобы слуги домов принца Конде, Адмирала и д'Андело убили своих хозяев ядом ‹…›. Адмирал и сьёр д'Андело – родные братья ‹…›, и их отравили во время одного пира. Один умер, а второй был тяжко болен. Виновный в этом преступлении исповедался перед казнью, что его подстрекала королева. Немного погодя, она подкупила лакея Адмирала Доминика д'Альба; а тот, будучи отправлен от имени своего хозяина к герцогу де Дё-Пон, попался нашим. Он нес в мешке смертоносный яд и острый меч, дабы в зависимости от обстоятельств воспользоваться тем или другим ‹…›. Нет такого ужасного средства, которое ему не дозволялось бы употребить, коль скоро оно могло послужить погибели тех, кого она ненавидит. Она преступает клятвы, убивает и отравляет. Так что действуй у нас во Франции, подобно Персии, закон, по коему отравителей побивают камнями, не сомневаюсь, что сия новоявленная Парисатис, получила бы свое, а мы бы знали меньше потрясений».
