Не будь тебя, прочли бы внуки

В истории: когда зажег

Над Русью бунт костры из муки,

Народ, как раб, на плаху лег.

И только ты, бездомный воин,

Причастник русского стыда,

Был мертвой родины достоин

В те недостойные года.

И только ты, подняв на битву

Изнемогавших, претворил

Упрек истории — в молитву

У героических могил.

Вот почему с такой любовью,

С благоговением таким

Клоню я голову сыновью

Перед бессмертием твоим.

Войти тихонько в Божий терем

И, на минуту став нездешним,

Позвать светло и просто: Боже!

Но мы ведь, мудрые, не верим

Святому чуду. К тайнам вешним

Прильнуть, осенние, не можем.

Дурман заученного смеха

И отрицанья бред багровый

Над нами властвовали строго.

В нас никогда не пело эхо

Господних труб. Слепые совы

В нас рано выклевали Бога.

И вот он, час возмездья черный,

За жизнь без подвига, без дрожи,

За верность гиблому безверью

Перед иконой чудотворной,

За то, что долго терем Божий

Стоял с оплеванною дверью!

Все это было. Путь один

У черни нынешней и прежней.

Лишь тени наших гильотин

Длинней упали и мятежней.

И бьется в хохоте и мгле

Напрасной правды нашей слово

Об убиенном короле

И мальчиках Вандеи новой.

Всю кровь с парижских площадей,

С камней и рук легенда стерла,

И сын убогий предал ей

Отца раздробленное горло.

Все это будет. В горне лет

И смрад, и блуд, царящий ныне,

Расплавятся в обманный свет.

Петля отца не дрогнет в сыне.

И, крови нашей страшный грунт

Засеяв ложью, шут нарядный

Увьет цветами — русский бунт,

Бессмысленный и беспощадный…

Услышу ль голос твой? Дождусь ли

Стоцветных искр твоих снегов?

Налью ли звончатые гусли

Волной твоих колоколов?

Рассыпав дней далеких четки,

Свяжу ль их радостью, как встарь,

Твой блудный сын. Твой инок кроткий,

Твой запечаленный звонарь?

Клубились ласковые годы,

И каждый день был свят и прост.

А мы в чужие небосводы

Угнали тайну наших звезд.

Шагам Господним, вечным славам

Был солнцем вспаханный простор.

А мы, ведомые лукавым,

Мы уготовили костер,

Бушующий проклятой новью —

Тебе, земля моя! И вот —

На дыбе крупной плачем кровью

За годом год, за годом год…

Кто украл мою молодость, даже

Не оставил следов у дверей?

Я рассказывал Богу о краже,

Я рассказывал людям о ней.

Я на паперти бился о камни.

Правды скоро не выскажет Бог.

А людская неправда дала мне

Перекопский полон да острог.

И хожу я по черному свету,

Никогда не бывав молодым.

Небывалую молодость эту

По следам догоняя чужим.

Увели ее ночью из дому

На семнадцатом, детском году.

И по-вашему стал, по-седому,

Глупый мальчик метаться в бреду.

Были слухи — в остроге сгорела,

Говорили — пошла по рукам…

Всю грядущую жизнь до предела

За года молодые отдам!

Но безмолвен ваш мир отснявший.

Кто ответит? В острожном краю

Скачет выжженной степью укравший

Неневестную юность мою.

Законы тьмы неумолимы.

Непререкаем хор судеб.

Все та же гарь, все те же дымы.

Все тот же выплаканный хлеб.

Мне недруг стал единоверцем:

Мы все, кто мог и кто не мог,

Маячим выветренным сердцем

На перекрестках всех дорог.

Рука протянутая молит

О капле солнца. Но сосуд

Небесной милостыни пролит.

Но близок нелукавый суд.

Рука дающего скудеет:

Полмира по миру пошло…

И снова гарь, и вновь тускнеет

Когда-то светлое чело.

Сегодня лед дорожный ломок,

Назавтра злая встанет пыль,

Но так же жгуч ремень котомок

И тяжек нищенский костыль.

А были буйные услады

И гордой молодости лет…

Подайте жизни, Христа ради,

Рыдающему у ворот!

Не бойся, милый. Это я.

Я ничего тебе не сделаю.

Я только обовью тебя,

Как саваном, печалью белою.

Я только выну злую сталь

Из ран запекшихся. Не странно ли:

Еще свежа клинка эмаль.

А ведь с тех пор три года канули.

Поет ковыль. Струится тишь.

Какой ты бледный стал и маленький!

Все о семье своей грустишь

И рвешься к ней из вечной спаленки?

Не надо. В ночь ушла семья.

Ты в дом войдешь, никем не встреченный.

Не бойся, милый, это я

Целую лоб твой искалеченный.