Комнаты для богомольцев — а их несколько сотен — пустуют. Длинный белый коридор, бессчетный ряд дверей. Небольшие горенки с образом Божьей Матери в углу. Узкая кровать из сосны, твердая подушка, одеяло грубой шерсти.

И та же глубокая, вековая, немножко грустная тишина.

Преображенский собор. Величественный храм в два этажа. Нижний этаж покоится на остатках часовенки, выстроенной святыми патронами Валаама — Сергием и Германом.

Здесь же их мощи в серебряных раках. Наверху долго стою у прекрасного образа Божьей Матери. Свечи мерцают в смуглом золоте иконы, в гранях драгоценных камней. Огромное распятие старинной резьбы. В подножье его вделан кусок креста Господня, окруженный бриллиантовым венком. Мощи не осквернены грязными руками, церковные ценности не изъяты… Грязная волна сюда не докатилась. Переливается радуга лампад. Летит вверх, бьется под куполами эхо могучего хора. Негромко, по-монастырски, читает иеромонах Евангелие. Из собора иду в трапезную. Большая сводчатая келья, рассчитанная на 500 человек. Длинные столы в три ряда. За средним столом сидит игумен со старшим духовенством. Общая молитва, настоятель благословляет хлеб наш насущный. Скромный, но сытный ужин.

На Валааме очень старые кладбища. Мне показывают могилу Магнуса Эриксона, героя шведских саг средних веков. Магнус в 1350 году подошел с флотом к Валааму, уже был спущен якорь командирского корабля, когда поднялся шторм, разбивший шведский флот о камни «святого острова». Буря выбросила Магнуса на берег. Он умер через три дня, приняв перед смертью православие. Так говорит легенда. Время сохранило лишь надгробную плиту с неясной надписью на ней. На другом кладбище прошлогодняя буря в течение двух часов повалила свыше 150 ООО деревьев. Лес значительно поредел, но все могилы остались нетронутыми…

Вот келья знаменитого схимника — Николая Молчальника. Его в 1809 году посетил император Александр I. Он не мог войти в узкую и низкую дверь кельи, пришлось сделать дверь побольше. Святитель Николай решил угостить императора обедом и дал ему то, что сам ел всю жизнь, — репу. Царская свита бросилась за ножом, чтобы очистить репу, но император остановил своих генералов:

— Как хороший солдат я съем и нечищеную…

Неподалеку от кельи — могила Николая Молчальника. Она буйно заросла. Много верующих привлекает церковь Гроба Господня — точная копия иерусалимского храма Гроба Господня. В церкви — мраморный гроб замечательно тонкой работы.

Глаза разбегаются, когда входишь в музей-библиотеку. Здесь так много реликвий, старины, вещей, принадлежавших святым, великим князьям, царям и императорам, древнейших икон, церковной утвари всех веков, что человек, старину любящий и ее понимающий, рискует много дней пробыть в обществе этих вестников далекого прошлого.

Монастырская библиотека насчитывает 15 ООО томов. В их числе оригинальные произведения отцов церкви, один из старейших талмудов и масса редчайших рукописей и старинных актов.

Здесь еще сильнее, чем в монастырской гостинице, вас охватывает, чарует вас, немного печалит седая, молитвенная тишина — единый след прогрохотавших над Валаамом бурных веков…

Хорошо на скитах! Величественная дикость природы, отдаленный гул Ладоги, невозмутимое спокойствие огромных сосен, скалы, скалы, скалы… Далеко монастырь. Близко небо. Легко дышится здесь, и молиться легко… Много, очень много на Валааме пустынь и скитов, близких и далеких, древних и новопоставленных. За десять дней пребывания своего в монастыре я побывал уже на всех, на некоторые тянет еще — такая красота и святость. Разве расскажешь обо всем?..

Когда вы въезжаете с Ладоги в монастырский залив — как раз в этом месте голубой пароход «Сергий» поет звонким баритоном, — слева зеленеет остров. Это скит Св. Николая. На отлогой вершине его когда-то стояла высокая часовня-маяк. В бурю в окнах ее вспыхивали синие и красные огни, указывая путь в обитель. Теперь на скале небольшой богатый храм, сооруженный иждивением Солодовникова, купца санкт-петербургского.

Главная его святыня (здесь неугомонные «кодаки» щелкают особенно часто) — резная статуя Святителя Николая. Странно видеть католическую статую в православном храме! Существует предание, что Чудотворец приплыл ровно в полночь к монастырским берегам. Изображение Святителя раскрашено блеклыми с золотом красками. Старинные туфли в цветах. В одной руке — меч, в другой — череп. На кудрявой голове — нерусская корона. Стоит статуя в золотом шкафу-раке с точеными дверцами. Когда с легким скрипом открываются они — Святитель кажется живым в полутьме…

На противоположном берегу, у затопленной баржи — всегда здесь словоохотливый отец Иона ловит рыбу, а больше любуется отражением удочки в прозрачной воде — висит на сломанной бурей сосне кусок рельсы, повыше — большой ржавый гвоздь. Бьете гвоздем в этот своеобразный гонг, и от пристани Никольского скита отчаливает за вами лодка…

Если вам захочется исключительного даже на Валааме покоя, солнца и особого монастырского чая с домашним, чуть горьковатым хлебом — поезжайте на Порфирьевский скит. Далеко это, правда. Плывете вы долго по бесчисленным проливам — совсем бирюзовым — с надписями, высеченными в скале: «Сооружена сия канава в 1859 году» или «Сей мост сооружен игуменом Дамаскиным с братиею в 1842 году». Долго стираете вы длинными веслами острые крючки уключин. Устанете, может быть. Но зато ни один турист, «музейщик», до Порфирьевского скита не добирается. С детской улыбкой, радушно как сына родного, встретит вас настоятель скита, бывший игумен, отец Федор. Спросите его: «А много вас здесь, отец?» И ответит монах с детской ласковостью: «Было раньше до десяти отшельников, а теперь немного. Всего трое и осталось. Я, игумен Федор, и две кошечки…» Степенно войдут эти две кошечки (одна — белая, другая — черная) и будут с тихим урчанием есть крупную землянику…

Широко расходится молва о «хозяине» Ковенского скита — отце Ефреме. «Хозяином» в монастырях называется настоятель отдельного скита. Славится отец Ефрем подвижнической жизнью и той глубокой, просветленной верой, которую вкладывает он, ловец человеков, в души исповедующихся у него. Много лет был он духовником Великого Князя Николая Николаевича, провел войну на фронте, шел с крестом впереди войск, снова вернулся в свою келью в отдаленном скиту. Уже с деревянной покосившейся пристани виден белый, византийского стиля храм-часовня, сооруженный Великим Князем в память воинов, павших во время великой войны. Ежедневно совершаются здесь службы о всех, за Веру, Царя и Отечество живот свой положивших…

Отец Ефрем уже 43 года на Валааме. На нем одежда иеросхимонаха: схимническая скуфья с белым крестом, такие же кресты и тексты из Св. Писания на рясе. Из-под насупленных бровей спокойно смотрят приветливые глаза. Длинная борода с проседью. Неподвижное, желтоватое лицо. В нескольких шагах от храма — могила, вырытая отцом Ефремом для себя самого. В бедной келье его вместо кровати — черный гроб с выжженным на крышке скелетом. «А вам не жутко спать здесь?» — вырвалось у меня. Улыбнулся отец Ефрем: «Почему же жутко? Смерть — радость! Умерев, я увижу Христа».

На серых бревенчатых стенах много портретов, в том числе портрет Великого Князя Михаила Александровича с надписью «Михаил, 1911». Черной змейкой брошены четки у другого портрета — Верховного Главнокомандующего. Читаю надпись, сделанную знакомым энергичным почерком: «Высокочтимому отцу Георгию. НИКОЛАЙ, 27 июня 1914». До принятия схимы звали отца Ефрема — Георгием…

С заметной гордостью и любовью говорит схимник о духовном сыне своем, о непрекращающейся и поныне переписке с Великим Князем: «Молюсь о нем всегда. Да укрепит Господь его силы на благо родины…» И я почему-то вспоминаю, что в ризнице монастыря хранится хоругвь князя Пожарского эпохи Смутного времени. Вероятно, немало иноков и мирян и тогда молилось о ниспослании побед доблестному вождю, как молятся они и теперь, в черные годы новой смуты…