* * * Что мне день безумный? Что мне Ночь, идущая в бреду? Я точу в каменоломне Слово к скорому суду. Слово, выжженное кровью, Раскаленное слезой, Я острю, как дань сыновью Матери полуживой. Божий суд придет. Ношу Сняв с шатающихся плеч, Я в лицо вам гневно брошу Слова каменного меч: «Разве мы солгали? Разве Счастье дали вы? Не вы ль На земле, как в гнойной язве, Трупную взрастили быль? Русь была огромным чудом. Стали вы, — и вот она, Кровью, голодом и блудом Прокаженная страна. Истекая черной пеной Стынет мир. Мы все мертвы. Всех убили тьмой растленной Трижды проклятые вы!» Божий суд придет. Бичами Молний ударяя в медь, Ангел огненный над вами Тяжкую подымет плеть. 1924 * * * Это было в прошлом на юге, Это славой уже поросло. В окруженном плахою круге Лебединое билось крыло. Помню вечер. В ноющем гуле Птицей несся мой взмыленный конь. Где-то тонко плакали пули, Где-то хрипло кричали: «Огонь!» Закипело рвущимся эхом Небо мертвое! В дымном огне Смерть хлестала кровью и смехом Каждый шаг наш. А я на коне, Набегая, как хрупкая шлюпка, На девятый, на гибельный вал, К голубому слову — голубка — В черном грохоте рифму искал. 1924 Завтра Настоящего нет у нас. Разве Это жизнь, это молодость — стыть В мировой, в окровавленной язве? Разве жизнь распинать — это жизнь? Наше прошлое вспахано плугом Больной боли. В слепящей пыли Адским плугом, по зноям, по вьюгам Друг за другом мы в бездну сошли. Только в будущем, только в грядущем Оправдание наше и цель. Только завтра нам в поле цветущем О победе расскажет свирель. Громче клич на невзорванной башне! Выше меч неплененный и щит! За сегодняшней мглой, за вчерашней Наше завтра бессмертно горит. 1924 У последней черты По дюнам бродит день сутулый, Ныряя в золото песка. Едва шуршат морские гулы, Едва звенит Сестра-река. Граница. И чем ближе к устью, К береговому янтарю, Тем с большей нежностью и грустью России «Здравствуй» говорю. Там, за рекой, все те же дюны, Такой же бор к волнам сбежал. Все те же древние Перуны Выходят, мнится, из-за скал. Но жизнь иная в травах бьется, И тишина еще слышней, И на кронштадтский купол льется Огромный дождь иных лучей. Черкнув крылом по глади водной, В Россию чайка уплыла — И я крещу рукой безродной Пропавший след ее крыла. 1925 * * * Я был рожден для тихой доли. Мне с детства нравилась игра Мечты блаженной. У костра В те золотые вечера Я часто бредил в синем поле, Где щедрый месяц до утра Бросал мне слитки серебра Сквозь облачные веера. Над каждым сном, над пылью малой Глаза покорные клоня, Я все любил, — равно храня И траур мглы, и радость дня В душе, мерцавшей небывало. И долго берегла меня От копий здешнего огня Неопалимая броня. Но хлынул бунт. Не залив взора, Я устоял в крови. И вот, Мне, пасечнику лунных сот, Дано вести погибшим счет И знать, что беспощадно скоро Вселенная, с былых высот Упав на черный эшафот, С ума безумного сойдет. 1925 * * * В смятой гимназической фуражке Я пришел к тебе в наш белый дом. Красный твой платок в душистой кашке Колыхался шелковым грибом. Отчего — не помню, в этот вечер Косы твои скоро расплелись… Таял солнечный пунцовый глетчер, Льдины его медленно лились. Кто-то в… белом на усадьбу, [31]Бросил эху наши имена. Ты сказала вдруг, что и до свадьбы Ты совсем уже моя жена. «Я пометила тайком от мамы Каждый лифчик вензелем твоим…» Припадая детскими губами К загоревшим ноженькам твоим, Долго бился я в душистой кашке От любви, от первого огня… В старой гимназической фуражке У холма похорони меня. 1925–1926 вернуться В этой строке, по-видимому, пропущено слово. |
