Тала-Таш,

ты от мирного взора далек,

не дождаться дождя

с раскаленных небес.

Не играет река,

и последний листок

уронил

           оголенный,

                             обугленный лес.

Кобылица не ржет,

и не блеет овца.

Всюду стон,

всюду боль,

всюду смерть

и беда —

им не видно конца.

Страх изводит сердца.

Камни катятся с гор.

Тяжек путь беглеца.

И мутнеет вода.

И от голода ноги

тяжелее свинца.

Как чинара, подрубленная топором,

рядом кто-то упал.

И погасли глаза.

Не смолкает орудий назойливый гром,

свирепеет басмаческая гроза.

По девичьим телам,

что еще горячи,

подгоняя коней

разъяренным бичом,

ошалело несутся в карьер

басмачи.

И сверкают подковы

над белым плечом.

Подогнулись колени.

Ноет тяжко спина.

А тела беглецов

точно сжаты в горсти.

Этих губ омертвевших

страшна

                белизна.

О, как страшно во мраке

по кручам брести!

Помутнела от запаха пороха

кровь.

В обагренное небо

уставили взор..

Упадут,

подымаются,

валятся вновь.

Заплетен, как клубок,

бездорожья простор.

Сын теряет отца,

мать не сыщет детей.

Всюду тяжкая боль,

 стон сжимает сердца..

Корку хлеба найди

и беги!

Жизнь свою береги,

сын, лишенный отца!

Обрывается камень

с угрюмой скалы.

Он Юлдашу послужит подушкой в ночи.

Стал ты жить меж развалин,

в объятиях мглы,

где бесформенной кучей легли кирпичи.

Все глухие углы,

все пустые котлы,

и сараи,

и пасть неостывшей печи

беспризорного манят приютом

в ночи.

Все холодные ветры

несутся к нему.

Он под снегом колючим

продрог и промок.

Он, как ножик в кармане,

уткнется во тьму,

и умолк, и затих,

и свернется в клубок,

навсегда предоставлен себе самому.

Каждый поезд на станции

подан ему.

Средь камней городских

он прирос, как грибок.

Ему пыльная улица —

школа и дом.

Там и дружбу

и скудную пищу

найдешь…

К непривычной судьбе

привыкает с трудом

беспризорный,

раздетый,

разутый

Юлдаш.

Он добытчик

чужих кошельков

и часов.

Он отличный бегун,

и насмешник,

и лгун.

Виноград

и урюк

он хватает с весов,

а, попавшись, —

из рук

ускользает, как вьюн.

По бутылкам стучит,

как по тысяче струн.

И танцует,

и свищет на сто голосов;

любит фокус и трюк,

хоть отчаянно юн.

И уздечки ворует

с коней и ослов.

Озорник.

Над красоткой

с накрашенным ртом

посмеяться умеет

и остро и зло.

Он в подвал опустевший

вползает кротом,

он нырнет в подворотню,

как птица в дупло.

Озорней

и грязней

паренька не найти.

О, как просто в те годы

было сбиться с пути!

Так бы жил он

и жил,

бедовал,

не тужил…

Но нежданно

облаву

затеял детдом.

И, забытый подвал

в темноте окружив,

молодых сорванцов

к новой жизни позвал.

Сколько ласковых глаз,

сколько бережных рук

удивленный Юлдаш

в интернате нашел!

Сколько верных друзей,

сколько славных подруг!

Как легко здесь дышать!

Как тут жить хорошо!

Всё настойчивей

звонкое пенье пилы,

перестук молотков

и удар топора.

Как светлы

все углы,

нет ни пыли,

ни мглы.

За работу

берется с утра

детвора.

Здесь простор

для души

и простор для ума.

Здесь не надо стучаться

в закрытую дверь.

Страсть к работе

в сознание входит сама, —

всё осмысли,

осиль,

изучи

и проверь…