Перевод В. Потаповой ИТОГ Звенит родник жемчужин вдохновенья, Со времени Гомера не иссяк. Мильярды слов, закованные в строки, Утешьте, подтвердите, что не зря Живу, огнем поэзии горя. Как Навои — взволнованная юность, Как мысль Бедиля — зрелости пора. Вся жизнь — поэма. Рифмы, ритм чеканный… Но что хитрить! Уже недалека Финала неизбежная строка. Ну что же, будем подводить итоги. О чем писал я, что я воспевал? Что, как рассвет, мне дали освещало, Когда, родившись в сердце, как ручьи, Текли стихи прозрачные мои? «Любовь к отчизне, — отвечает сердце, — Любовь и обещанье на заре: Быть цельным, не менять своих воззрений И так писать, чтоб хоры звучных строк Вливались в души. Вот и весь итог». 1939 Перевод В. Липко
ПРОВОДЫ Ты, жизнь моя, стала ясна, как алмаз. Ты, жизнь моя, с солнцем навек подружись. За всё, что ты сделала в мире для нас, тебе я до смерти признателен, жизнь. Под славной звездою все в нашем роду рождались. Я эту звезду и пою. Волна революции в Пятом году качала, как мать, колыбельку мою. В тот день, как столетье отпраздновал дед, а внук его в школе за азбуку сел, разнесся на весь возмутившийся свет сигнал революции — Ленский расстрел. Мой дед был рожден в год, когда из Москвы бежал Бонапарт в потрясенный Париж. Ты, дед мой, под саваном чистой травы давно уж в объятьях безмолвия спишь. (Джура, ты друзей рассмешил бы легко, сказав им: «Уж внучек за книжкой сидит, а дедушка в люльке спеленат лежит». Молчи, что столетье меж нами легло.) Случайность ли это? Глупцам ли на смех рассказ мой о том, как мы начали жить? Но нет, не случайность, — я знаю, нас всех борьба нанизала на счастия нить. В году двадцать третьем родился мой стих, и сын мой родился в просторах земли. В сознании детищ обоих моих года проходили, пространства цвели. Мой стих рос с тобою в родимом краю, теперь ты стал взрослым, мой смелый солдат. Пусть рядом с тобою в поющем строю и стих мой шагает, как друг твой и брат. Случайность ли это? Глупцам ли на смех рассказ мой о том, как мы начали жить? Нет, нет, не случайность, — я верю, нас всех любовь нанизала на счастия нить. Я помню, стихи для тебя я писал, певучие строки вязал для тебя, сидел на плече меньший брат твой Усар и слушал стихи, свой кушак теребя. Спросил меня: «Скоро ли Гитлер умрет?» — «В день лучшего праздника в нашей стране». — «А праздник когда?» — «А когда наш народ фашистов раздавит в священной войне». Всегда удивляться я буду, друзья, случайностям нашей семейной судьбы. В тот день, когда враг хлынул в наши края, созрел мой Джура для военной страды. Лети же, мой сокол отважный, вперед! Тебе восемнадцать исполнилось лет. Тебя наша партия в битву зовет. Тебя осеняют знамена побед. Я в возрасте Пушкина. Враг мой, держись! Но здесь не дуэль, здесь возмездье и суд. В дуэли — лишь смерть. А в борьбе нашей — жизнь. Свободу войска наши миру несут. Усар, успокойся, — наш праздник придет, и Гитлер умрет, и ненастье умрет. На битву в священный поднялся поход великий, свободный советский народ. Окончится счастливо начатый бой, с народом наш мудрый отец говорит. Будь стойким и храбрым, мой сын, — над тобой священное знамя Отчизны горит! 1941 Перевод В. Сикорского ЗИМА Стужа. Сорок два градуса ниже нуля… Только! Из хрусталя на потоках мосты. Ветры быстры, как свет. Снег летит с высоты и, кружась, бесконечные кроет поля. И под вьюгой гудят великаны леса. Это русской зимы несказанной краса! Лед на окнах — иглистые ветви арчи. Струны перебирает в избе паренек, и ворчит и клокочет с борщом чугунок, поднимается хлеб, зарумянясь в печи. Дом что полная чаша колхозный, родной… Это наша зима над счастливой страной! Сруб колодца — подсвечник оплывшей свечи. Вот и девушки шумно бегут за водой. Наклонись и прислушайся к жизни самой — чу, как песен весенних играют ключи! Как весной, здесь любовь и зимою в крови. Это русский январь — покровитель любви. За окном — сорок два. Пятилетний Олег с горки катится мимо отцовских ворот. В шубке, в валенках, стужа его не берет. И смеется он весело, падая в снег. Щеки — будто заря умывала сама. Он — сын русского! Это — родная зима! Минус сорок два градуса… Гитлер кричит: «Отступленья причина — мороз и зима…» Но причина — народ, мощь руки и ума! И Советское Информбюро говорит: «Вот — машина войны потеряла чеку, и зима помогала, была начеку!» Похвальбой о «победах» во всех кабаках и себя и лакеев своих убедя и в объятиях у проституток найдя свое счастье, поганцы в смоленских снегах замерзают сосульками тухлой воды. И зима беспощадно заносит следы. Хорошо бы, кичливо топорща усы, грабить, красть без помех, обжираться и пить, хорошо б на ночлеге костры разводить, мазать салом гусиным беспечно носы… Но ведь ясно, как в зеркале ясно сейчас, что в России зима хороша не для вас! Полководцы у нас закаленные есть, в свою пору у нас и зима — генерал! До зимы вы хвалились пройти по Урал, а теперь вы боитесь голов не унесть? Ваше завтра — могила и вечная тьма. Вам могильщиком будет такая зима. Пред великим походом народа всего — добродушней улыбки библейский потоп. Я с копытцем водицы сравнил бы его, затерявшимся среди заброшенных троп. Это хуже потопа, беда для врага. А зима наша и холодна и долга! Минус сорок два градуса… Только! Как свет, бурекрылая армия наша быстра. Страшен гнев ее! Сталь ее шашек остра. Ни пощады врагу, ни спасения нет. Впишем пламенем в книгу истории мы дни начала победы, дни этой зимы! 1942 |
