Это — знамя науки и знамя победы для всех на планете.

В горн трубит Прометей: просыпайтесь, живые, уже вы не дети!

Это — факел над миром, до дна осветивший зрачки человека,

наше «Здравствуй!» Луне, встреча старого века и нового века!

Нас веками свет лунного диска манил в неизвестные дали.

Верим, сбудется всё, что мечтатели-предки до нас загадали.

Это — чудо: частица советской земли прикоснулась к Луне желтолицей.

Праздник в каждой семье, и в деревне любой, и в столице.

Мысль летит среди звезд, мысль спешит, обгоняя светила.

Мысль бездонную тьму бесконечных галактик для нас осветила.

Алишер Навои, вдохновляясь, глядел на Луну

                       и писал, за страницей страницу листая.

Я, Гафур, может статься, строку завершив,

                     на Луну — отдохнуть перед новой строкою —

                                                                                                         слетаю…

Любовь моя, ты для меня, наверное, —

вся жизнь, всё, что в ней вечно,

                                                        что мгновенное.

Заря, отрада — искренняя, верная,

дышу тобой, иначе — не могу.

Лицо твое, сквозь дни и годы — юное,

в лучах моей любви — золотолунное,

я сравнивал с луною в полнолуние.

Я сравнивал, а нынче — не могу.

Когда Луна с «Луною-9» встретилась,

в подлунном мире что-то вдруг наметилось

такое, что влюбленным мной заметилось:

по-старому писать я не могу!

Прощай, былого лирика великая,

прощай, моя былая луноликая!

Но неужели станешь ты безликая?

Нет, допустить такого не могу!

В твое лицо смотрю с утра до вечера,

твои глаза распахнуты доверчиво,

в твоих зрачках весна качает веточки,

и я без них всё так же не могу.

Опять вдвоем в работу мы впрягаемся,

и даже если иногда ругаемся

и так ругаться не остерегаемся,

без этих ссор я тоже не могу!

Товарищ мой, мы — что-то неделимое,

и это, видно, непреодолимое,

на счастье жизнью каждый день даримое, —

отдельно не хочу и не могу.

А годы как цепочка журавлиная:

коротенькой была, а стала — длинная.

Прощайте, птицы! Их живому клину я

машу печально вслед, пока могу.

Ах, много было, милая, налетано.

Но сколько впереди еще наметано!

А небо нам с тобой на пару отдано, —

летать один, как прежде, не могу.

Всё, что мое — твое, вдвоем освоили,

построено — так, значит, вместе строили.

Пусть спорили, но строили, хоть спорили,

и я уже иначе не могу.

Старинным слогом слуха не насилуя,

луну в покое я оставил, милая,

но чувствую в себе, как прежде, силу я

любить тебя — иначе не могу.

Уж если хочешь ты узнать ей цену,

к ее рубинам руку протяни,

перелистай неспешно Авиценну,

на наманганских девушек взгляни.

Так благодатны земли Намангана,

так сочно кровь здоровая красна,

что вишня здесь и созревает рано,

и поражает алостью она.

Кровавит губы плод ее бескровный…

Когда же оторвусь я наконец!

Болит язык, припухли губы, словно

всю ночь я целовался, как юнец!

Вишневый сок, живительная влага,

прости мои смятенные слова,

искрись, вливайся в кровь мою на благо,

пока она, вишневая, жива.

А вишенки мои в саду — всё выше.

И я желаю другу своему:

«Пусть твое счастье множится, как вишни!» —

немалого я пожелал ему.

Сухая вишня нам зимой отрада —

люблю ее чистейший аромат.

Вишневое варенье! Тоже надо!

Поэт варенью, как ребенок, рад.

Дочь сада, вишня, дай припасть губами

и за такую жадность не кори.

Хотя б на миг разбереди мне память,

пожаром лета сердце уколи!

Ты встречался с нами нередко

и говаривал неспроста:

«У Мешхедского минарета

вся обязанность —

                                  красота!»

Что рассказывал ты,

                                   о чем нам?

Речь текла твоя, как ручей.

«Цель учености — быть ученым!»  —

вот был смысл твоих речей.

Ты в какой-то блистал плеяде,

чем-то славился, может быть,

но заслуги твои, приятель,

мы успели перезабыть.

Позабыли и взгляд твой вещий,

важность в голосе и в руке…

Точно так забывают вещи,

в старом сложенном сундуке.

Ибо память

                        не купишь саном —

гордый нрав у нее и злой.

Расстилается бекасамом

на воде

                керосинный слой,

но подует недолгий ветер,

чуть подымет волну вода —

и от пышных расцветок этих

не останется и следа.

Я не знаю, ты ждал того ли,

откровенно гордясь собой,

только вряд ли б ты был доволен

незавидной такой судьбой.

А чего же и ждать иного?

Есть у жизни свой потолок.

Не воротится к людям снова

тот,

         кто воду в ступе толок.

Если попусту жизнь минует —

кто поверит ей, что была?

Ну а прожитая минута —

пуля, выпущенная из ствола.

Дешев воздух, которым дышишь.

Только видел я на веку:

вянут розы

                  покуда пишешь

предисловие к цветнику.

В нас свой опыт

                           народ посеял.

Так пускай теперь в свой черед,

точно малые зерна в землю,

наши знанья идут в народ.

Мы — точильщики

вечных лезвий!

Нам подсказано неспроста:

«Смысл знания — быть полезным.

Знак величия —

                           простота».