Едва Хайдар-чокки

начнет рассказ о новом,

усы вздымает смех,

дрожит от счастья голос,

подобно льву, он смел.

Смеется каждый волос

в курчавой бороде.

Как он помолодел!

Его лицо

ласкает ветер свежий,

а он стоит,

что тополь на ветру,

и начинает

радостную повесть

веселым голосом,

подобным пенью струн.

«Наш мир — как сад,

а голова людская

там самый ценный плод.

И что ни день,

дожди побед нам жажду утоляют,

и в каждом облачке

мы видим счастья тень.

Тот золотистый луг

на склоне горном —

в нем жизнь моя

и родина моя.

Там нежный ветер,

что ни утро, веет

и влагу на поля

приносит Сырдарья.

Там дом стоит,

построенный на диво.

Плодовый сад раскинут —

сущий рай.

Там яблони цветут,

гранат и слива.

Плодами разными богат

колхозный край.

Вон зданий ряд

воздвигнутых недавно,

как улица, гляди,

пряма и широка!

Вон школа,

почта,

банк,

больница

и клуб наш —

гордость кишлака.

На запад до реки

легла земля колхоза,

раскинулась к востоку

до хребтов.

А вон тот хауз

и супа, с которой

осыпала нас жизнь

дождем цветов.

На той супе

нам новый акт вручили

на вечное владение

землей.

Всё наше здесь:

вода, поля и солнце —

зажиточной теперь

живем семьей».

Хайдар-чокки,

забывши про усталость,

спешит о счастье новом

рассказать.

Он улыбается,

его волнует радость,

и, точно звезды,

светятся глаза.

И точно хлопок

борода седая,

и губы —

как тюльпана лепестки.

«Для счастья мы живем,

работаем для счастья,

и счастливы юнцы и старики.

В том акте, что нам дан

на землю и на счастье,

Союза ССР легла печать.

Печать любви,

добытая с боями,

нам право давшая

сначала жизнь начать.

Печатью этой

вражеские души

прихлопнуты

и силы лишены.

Печатью этой

право и свобода

для всех, кто трудится,

навек закреплены.

Земля родная,

милая Отчизна,

для нас она —

как тело и душа.

Коварный враг,

что посягнет на край наш,

костьми поляжет,

сгинет, не дыша…»

Умолк Хайдар.

Два мира перед нами

возникли вдруг:

один был злобен,

мрачен,

пуст;

другой — как музыка,

ласкающая душу,

не знал, что значит

нищета и грусть.

Два акта этих

я сравнить хотел бы.

Был первый

как оковы на ногах,

второй — как меч,

сбивающий оковы,

сверкнул —

и счастье

вспыхнуло в сердцах.

Гори, звезда

свободы и величья!

Жизнь, расцветай,

победна и нова!

Мы знаем,

что старик Хайдар

имеет

и в восемьдесят лет

на молодость права.

Я сын Востока, сын отчизны солнца.

Рожден под солнцем, солнцем прокален.

Я азиат, исконный местный житель

с древнейших, незапамятных времен.

Я до земли склонялся в храмах Будды,

в Аравии — за жемчугом нырял.

Меня душили стынь и снег Тибета

и тяжкий зной Нефуда изнурял.

Я охранял сокровища Бомбея —

погибнешь вмиг, попробуй только тронь?

Был витязем яванского народа,

как Сиявуш, промчался сквозь огонь.

Был астрономом в городе Калькутте,

постиг все связи судеб и времен.

Как славный Ширази, слагал поэмы,

был мудрым зодчим — строил Вавилон.

Я сын Востока, вечного, как солнце.

В туманной мгле веков его исток.

За тыщи лет блистательную славу

по праву заслужил Восток.

Очаг искусства, колыбель культуры,

ремесел блеск… Но мир, как зверь жесток:

тому, кто создавал, тому, кто строил, —

отрады, счастья не дарил Восток.

Дворцы гремели, пировали шахи,

куражились, один другого злей.

Огромный труд измученных индусов

весь уходил на кутежи раджей.

Пять, десять, двадцать… сотни миллионов

голодных, обездоленных людей…

Заволокло всё небо дымом стонов.

Народ — как сон, как скопище теней.

Когда пастух лишь о себе печется —

волк натворит в его отаре бед.

Там, где пробрались к власти ложь

                                                                 и подлость,

защиты от соседей алчных нет.

Из дальних далей, с берегов туманных

стервятники слетались на Восток.

Их всех влекло сюда одно желанье:

побольше, пожирней урвать кусок.

Стервятники — сенаторы и лорды —

провозглашали: «Мы несем прогресс!»

Прогрессом этим был грабеж народов

и виселиц зловещий черный лес.

В Китае, в Индии, на Яве были скрыты

несметные сокровища земли.

Всё взяли просвещенные громилы,

всё в логово свое уволокли.

За каждую попытку возмущенья,

кичась бесчеловечностью своей,

привязывали к орудийным дулам,

расстреливали тысячи людей.

Пятнадцать-двадцать ловкачей британских

подмяли многомиллионный край.

Тащили, рвали, жгли… Вот почему их

прозвали «шил», что значит «обдирай»!

Всё брали — уголь, золото, алмазы;

лишали хлеба, птицы и скота.

Всё у народа алчно выскребали —

до меда у младенцев изо рта.

Ну ладно!.. Это «ладно» не смиренье,

оно — кипящей ненависти взлет,

оно призыв ко всем, кого измучил

и обездолил чужеземный гнет.

Сегодня — не вчера. С двадцатым веком

иных начал уже расцвел росток.

Животворящий ветер революций

повеял в грудь твою, гигант Восток.

В народе говорят: «О небожитель,

спаси от тех, кто нас пришел спасать!»

Эй господа, пожалуйста, скажите,

кому еще от вас спасенья ждать?

Нет мочи! Вот еще и с Уолл-стрита

явились к нам «друзья» в недобрый час.

И снова тот же гнет и та же песня:

«Мы свет прогресса, мы спасаем вас!»

Ох! Не хватало, значит, Альбиона,

теперь еще и янки в свой черед.

Так шимпанзе, облюбовав местечко,

тотчас к себе родню свою зовет.

Но у Востока есть иной защитник.

Есть брат его, тот, что подняться смог, —

защитник настоящий, бескорыстный —

оковы рабства сбросивший Восток!