Перевод В.Липко ВЫШИВКА Эта вышивка, льющаяся, как ртуть, сверкающая серебром и позолотой, — чью изнуряла чистую грудь? Чьих рук работа? Чья печаль, терпеливо втыкая иголку, пришивала жемчужины к этому шелку? Жемчужины на желтом пламени роз, подобные каплям скорбных слез… Чей талант, продав себя за копейку, растрачивался на эту тюбетейку? Но кто же в мире достиг идеала? Взгляни на рисунок позорче. Минусов тут не так уж мало, хоть в целом он не испорчен. Какая-нибудь рисовальщица, старая-старая, вывела старый иракский узор. Рука у нее была усталая, усталая с давних пор. Вышивальщица расцветку составила наскоро: фисташковый, желтый, капустный… А молодежи сейчас нравится красное. И — чтоб не прозрачно, а густо. Стежка местами груба, негожа, околыш заметно великоват, верхушка излишне остра… Но кто же, кто же тут виноват? Рисовальщица? Разве ее не простишь? Много детей, бессчетно внуков… Начала узор — заплакал малыш: бросай кисточку, иди баюкай. С вышивальщицы тоже спросишь не очень. Дел по хозяйству невпроворот. За шитье берется поздней ночью, когда весь дом уснет. Обстирай всех, накорми всех. Завтрак, обед, ужин… А со стежальщицы и вовсе спрашивать грех: вчера похоронила мужа… Помню — мы были тогда мальчуганами — на улице бродили плечистые парни, задорные, форсистые, чванные — один другого шикарней. На каждом по нескольку поясных платков, расшитые тюбетейки набекрень. Стучат подковками высоких каблуков, усами пронзают солнечный день. Старики на таких смотрели, млея: «Ах, красавец! Ой, молодец! Такой на улаке всех одолеет. Узнать бы, кто у него отец…» Сегодня у нас мера иная. Сто лет жизни этому рабочему парню! Руки в мозолях, глаза пылают… Первый на нашем заводе ударник. В нем и достоинство и удальство. Он с другом вступил в соревнование. Металл оживает в руках его, ревет, как лев раненый. Других рабочих парней вдохновив, он их повел за собою, и был ликвидирован в цехе прорыв, и план перевыполнен вдвое. А слышали вы про его жену? А слышали вы про его сестру? Им тоже почет по праву, им тоже плечи выпрямил труд, дал и силу и славу. На фабрике первые среди ткачих — талантливые, искусные… Побольше бы нам девчат таких, побольше бы нам парней таких, множащих мощь индустрии. Нет, не торчащие в небо усы, не тюбетейка, что ярко расшита, — основа достоинства и красы, основа славы джигита. Достоинство в том, чтоб жену свою — Кундуз, Хайри, Халпош, Зульфию освободить от тяжких забот, лишающих сил, вгоняющих в пот: от стирки, варки, от целого ряда пустых суеверий, нелепых обрядов. Женщины! Славьте новый рассвет. Старому быту скажем «нет»! Скиньте чачваны позорные, черные! Вас ожидают квартиры просторные, вам радушно откроют объятья магазины готового платья, вас ожидают обеды в новых, незакопченных, чистых столовых. Ваших малюток ясли ждут, вас фабрики ждут и заводы. Свободный для общего блага труд — бодрость на многие годы. Ваши способности, сдавленные в клетке, вбитые в тюбетейки, ковры, пояса, должны теперь служить пятилетке, — тогда засверкает ваша краса. Хватит! Покончим с наважденьем веков. Пускай, почетом и славой увенчаны, радуясь жизни, цветут у станков наши спутницы — женщины. Пусть им поют заводские гудки. Час пробужденья светел. Пусть кумачовые их платки вольный ласкает ветер. А вы, тюбетеек расшитых любители, в кепках рабочих ходить не хотите ли? 1930 |
