4 Мне хотелось бы дать долгожданный покой всем, кто эти страницы упорно листал, кто читал эту повесть строка за строкой и читать ее без передышки устал. Много времени поваром я прослужил в интернате, где вдруг очутился Юлдаш. Я Юлдаша любил, я с Юлдашем дружил. А потом я работать пошел на «Сельмаш» и Юлдаша всё реже и реже встречал. Боевой комсомолец семнадцати лет, он с азартом себя к ремеслу приучал. Большей радости нет, чем встречать свой рассвет так, чтоб голос твой в хоре согласно звучал. Он текстильщиком был. Нерастраченный пыл в этом юноше ни на минуту не гас. Неужели меня он уже позабыл? Где он трудится? Где веселится сейчас? Уж давно не слыхал я о нем ничего. Хоть бы меньше комарика весточку вдруг мне прислал как-нибудь мой исчезнувший друг. Но пришла наконец долгожданная весть: в Самарканде Юлдаш. Он примерный боец. Защищает он Родины славу и честь. Храбреца не смутят ни басмачский свинец, ни внезапный огонь. Ты границ наших, враг зарубежный, не тронь! У Юлдаша награда высокая есть — символ верных, бесстрашных и честных сердец. Орден Красного Знамени золотой на груди его яркой сверкает звездой. 5 Годы шли, но Юлдаша отец не забыл. В годы голода, в пору басмаческой мглы, от селенья к селенью он в горе бродил. Борода его стала вроде метлы. Стал на вид он как выходец из могил. Не на посох склоняться бы старику, а в объятья упасть к дорогому сынку. Слаб он стал и беспомощен, словно «дал»; он Юлдаша искал, он к Аллаху взывал и, заслышав азан, бормотал он Коран. «Вы Юлдаша не видели?» — говорил. Вопрошал у людей, у камней, у могил. И однажды обрадовали старика: в Самарканде видали его сынка. Сердце словно согрето чудесным лучом. Он спешит к Самарканду, надеждой влеком. 6 Как в наряде военном хорош первоклассный боец, наездник Юлдаш. Ровно выстроены в ряд скакуны. Это красная конница, гордость страны. И, как признак того, что боец не трус, — у каждого закручен буденновский ус. Эта армия дружит с победой всегда. Ее слава и подвиги высоки, дисциплина тверда. За Отчизну труда постоянно готовы к атаке клинки. Если б не были спаяны чувством единым эти крепкие, словно литые, ряды, враг вошел бы в твой дом, надругался б над ним, и никто бы не спасся от лютой беды… И ни я, и ни вы не снесли б головы. Средь несчетных бойцов как отыщешь сынка? Застилает туман глаза старика. Точно бисер, слезинки роняют глаза. Словно в блестках росы борода у отца. Только вытрет слезу — набегает слеза. Сотня славных Юлдашей стоит перед ним. Он смотрел бы на всех добрым сердцем своим. Вот он руки раскинул — Юлдаша обнять — и с улыбкой шагает вдоль стройных рядов. «Нет, не этот Юлдаш, и не тот!» И опять он любого обнять по-отцовски готов. Жеребенка он ищет среди жеребят, соколенка, что выпал давно из гнезда, ягненка, с которым разлучила беда. «Ваш Юлдаш на посту, — старику говорят, — а с поста отлучаться нельзя никому». «На посту? Что за пост, не пойму. Я военного не изучал языка. Поспешите к нему, пусть Аллах успокоит отца-старика, пусть скорей приведет дорогого сынка». Но смеются джигиты: «Аллах ни к чему, вы пойдите-ка сами к сынку своему. Вон стоит ваш Юлдаш на почетном посту, но к нему приближаться нельзя никому». — «Что ж он будет стоять от отца за версту! Даже если б гора преграждала мне путь, я пройду сквозь нее, чтобы к сыну прильнуть, чтоб склониться скорей на сыновнюю грудь, чтоб дыханье сыновнее глубже вдохнуть, чтоб с любовью в родные глаза заглянуть. Почему не могу я к нему подойти, чтоб навеки забыть все печальные дни, все чужие дома, все чужие огни, кишлаки, где сыночка мечтал я найти?» И, не выдержав, крикнул он громко: «Сынок!» И, живого волненья полно и тепла, это слово к Юлдашу летит, как стрела. И в груди возникает горячий комок. И, за словом своим поспевая едва, прямо к сыну спешит удивленный отец. Весь в слезах он, и кругом идет голова: «Неужели нашел я тебя наконец? Почему же, Юлдаш, ты упорно молчишь? Может, саблей тебе отрубили язык? Как высок ты и статен, мой смуглый малыш! Почему ж ты молчишь? Ты отвык от меня? Подойди, положи мое сердце себе на ладонь. Как трепещет оно и пылает в груди, что огонь!» — «Милый, добрый отец, — отвечает Юлдаш наконец, — я вас вижу, но я подойти не могу, я стою на посту». — «Что ж, мне так и стоять от тебя за версту?» В старом сердце опять воцаряется мгла… Но отходчиво и незлобиво оно, — то звенит, как надтреснутая пиала, то отцовского счастья и света полно… Все обиды отец поутру позабыл, он с Юлдашем стоит на военном плацу. Проявляя живой, нерастраченный пыл, с увлеченьем Юлдаш объясняет отцу: «Этой самой винтовкой своей боевой я немало в бою уложил басмачей. Поплатились семнадцать из них головой. В наш сияющий край не проникнуть врагам. Им от конницы нашей не скрыться нигде. Погляди-ка на мой безотказный наган: он со мной, под рукою всегда и везде. Этим верным наганом моим поражен был убийца детей Ибрагим!» И старик, удивленный Юлдашем своим, говорит: «Ой, сынок, не погибни от пули шальной. Будь я молод, неплохо нам было б двоим поработать испытанной шашкой стальной, рассчитаться с врагом, в клетку вора загнать, чтоб лисе неповадно было кур воровать». |
