ГОРОД Он лежит в кукурузных долах, У тревожных синих зыбей – Город мужественных, веселых И доверчивых людей. Он гордится бронзовым Дюком, Что на римлянина похож, И песком по морским излукам, И атласной обивкой нож. Он гордится Морской Палатой И Турецким Карантином, И что Пушкин в нем жил когда-то, И что Ризнич любила в нем; Что в порту стоят броненосцы; Что в тавернах его до утра Сицилийцы или родоссцы С громом резались в баккара; Что в слободках звуки рояля Можно слышать со всех сторон; Что лавчонкам Пале-Рояля Откликается Ланжерон. Он воскресшей дышал Элладой, С Гарибальди мечтать умел, Он потемкинской канонадой, Точно Вагнером, опьянел. Он с неведением блаженным Чудно портит любой язык: Керосин зовет «фотоженом» И «шаландой» шхуну и бриг… И теперь, из бани кровавой Выйдя вновь на ветер и свет, Изъязвленный черной протравой, Осиянный славой побед, Пусть он будет, как прежде, свежим Краснобаем и удальцом, Чтобы шла по всем побережьям, Как улыбка, молва о нем! «Ай, хорошо! Я на три километра…» Ай, хорошо! Я на три километра Заплыл. Лежу, качаясь, на спине. По животу скользит прохлада ветра, Плечам тепло в полуденной волне. Двумерен мир. Обрыв Камыш-Буруна Сам по себе синеет вдалеке, И у ресниц вплотную тает шхуна, Как леденец в алмазном кипятке. «Окна распахнуты, спущены шторы…» Окна распахнуты, спущены шторы; Мрак, прорезаемый вдруг сквозняком; Полдень влетает, и вносит просторы, И обдает голубым кипятком. Шахматный столик стоит в кабинете, В партию Стейница впился отец; Пахнет сигарой, и — резвые дети – Мы не дождемся: когда же конец? Туго набиты бельем чемоданы, Гладок и свеж чесучовый пиджак; Лошади поданы. В дальние страны (То есть в Одессу) поедет чудак. Едет без дела он — так, прокатиться, Ветра, и моря, и дали глотнуть В чудном бездельи; он — вольная птица, Всюду ему — незаказанный путь. Мягкий и толстый, из бархата свернут, В гавани встал пароходный гудок. Время!.. Садимся, — и кони как дернут; И борода отвевается вбок… Боже мой, Боже мой!.. Всё это было, Всё это было — и хинью прошло: Где-то в Сибири отцова могила; Да и меня уж к моей подвело!.. «А в мире так скучно, и в небе так серо…» А в мире так скучно, и в небе так серо, И слезы на окнах ничем не сотру, И каменный Демон над гробом Бодлера Безропотно зябнет на мокром ветру. «Цветет акация. Безмолвие созвездий…» Цветет акация. Безмолвие созвездий, Безмолвие луны над миром голубым. И мальчик с девочкой целуются в подъезде, – И так им хорошо, так сумасшедше им. «Невесомый балкон, как мембрана, над морем повис…» Невесомый балкон, как мембрана, над морем повис; За спиною маяк распрямился, как будто с разбегу; Черный бархат прибоя уводит внимание вниз, Черный веер норд-веста уносит его же на Вегу. В парусиновой блузе свежо на полночном ветру; Губы солоны; патлы стрекочут и плещутся в уши; Мы с подружкой моей продолжаем немую игру, – В черных безднах пространства навеки заблудшие души. Хорошо и тревожно. А тут, за спиною, маяк, И в огромной пластине хрустального ультрамарина Сгустком пламени синего ровно пылает очаг: Мирный свет морякам посылает огня сердцевина. Мы же в безднах затеряны, поглощены темнотой; Этой черной вселенной ни якоря нет, ни границы; Только зону луча прорезают бакланы порой, – Буревестники счастья, громадные Синие Птицы. «Дождь прошел. Тугие тучи…» Дождь прошел. Тугие тучи Твердый ветер свеял вбок, И разверзся в небе жгучий Синевы блаженный клок. В сад бежит девчонка. Где ж ей – Дома киснуть? Как не так! И в траве, как небо, свежей Скользко чавкает башмак. А уже воздушным змеем Мы, большие, занялись И гордимся, что умеем Запустить китайца ввысь. И звенит льняная нитка, Натянулась, как струна, И по ней бумажка прытко Ветром вверх унесена. Вновь и вновь к тростинкам рамы За листом взлетает лист, Это — «Богу телеграммы» Шлет веселый гимназист. Нить звенит легко и тонко; Бог вверху, внизу трава; Палец в рот, стоит девчонка, – И в глазищах — синева! «Дом на Верхне-Митридатской…» Дом на Верхне-Митридатской; В черной арке черный вход, Точно «дверь пещеры адской»; Кто там жил и кто живет? Неуклонно окна слепы, Тусклым глянцем залиты, И огромных комнат склепы Полны гулкой пустоты. Рядом — кроткие домишки, С солнцем дружные дворы, Где священствуют мальчишки В строгих таинствах игры. Жизнь кругом. Соленый ветер; Даль, лазурней женских слез; Джефф — известный кошкам сеттер – В тумбу тычет сочный нос. Но иду проулком длинным, А за мною, не дыша, Веет холодом заспинным Дома страшного душа. |
