«Через черную бухту, фосфор, смятенье и золото…» Через черную бухту, фосфор, смятенье и золото Бликов, зыби, рефлекторов, августовской теплоты Он навел телескоп на каскады черного города, Лестницы и аллеи низвергающего в ночь. Крупно и опрокинуто — будто пространство надломлено, Будто воздух стал призмой из черного хрусталя – Поплыли в кругу жалюзи, балконы и лоджии, Бронзовый адмирал и лавчонки с грудами смокв. Лица, большие, точно у статуй, просверки Белых зубов, мешанина батиста и тьмы, Купорос бульварных скамеек, розы огромные, Гренадин и мороженого розовые снежки. И над этим кишеньем, флиртом, оркестрами, лампами Опочила аквариумная тишина: Шевелятся напрасно беглые губы девушек, И напрасно пальцы по клавиатурам бегут, А на самой грани этого мира странного Он ищет знакомое под самой крышей окно, Он крадет видение: золотистая женщина Вздрагивает под душем, сверкающим, как нарзан! «Я опять во сне видал…» Я опять во сне видал Розовый многоэтажный Дом, похожий на кристалл, Чуть затаявший и влажный. И опять мерцали мне Затуманенно и блекло Отраженные в волне Аметистовые стекла. И опять манил уют Хрупких, как в стереоскопе, Этих лоджий и кают, Погруженных в синий опий. И опять не удалось Отыскать — до самой ночи – Эти меркнущие вкось И лукавящие очи. «Парусинная койка; под ней сапоги, чемодан…» Парусинная койка; под ней сапоги, чемодан; На гвозде парабеллум, морская накидка и цейс; На столе ремингтон миньятюрный, дорожный стакан И тетрадь записная с зачеркнутым титулом: «Рейс…» Виноградная гроздь натюрмортом легла на фаянс; Электрический шар двести градусов льет с потолка; Темно-бархатный бражник, влетя в электрический транс, Как планета, кружится вокруг золотого мирка. А хозяин побрился и двинул в общественный сад; Там красивая глупая женщина встретит его; Будут слушать валторны, гремящие с белых эстрад, И за мраморным столиком — дальних ракет торжество. Им не надо условий, дуэний, отцов, опекунш; Два покорные глаза уронят на розу ответ; Перед ними сверкает морозными иглами пунш; И усталость прекрасную им обещает рассвет. А назавтра опять пакетбота роскошный гудок; Указательный палец бушприта очертит дугу… Он бинокль наведет, он веселый увидит платок, Крупным планом лицо он увидит в хрустальном кругу. УРБАНИСТИЧЕСКИЙ ПЕЙЗАЖ Пустырь, и фонарь, и ветер; Иду, воротник подняв, И золотые пьявки К моим калошам льнут. А дымно-лиловый фосфор Над городом изнемог. И волосок виадука Продернут сквозь него. И, черным зевая горлом, Раскачивая шатуны, Локомотив проходит В путаницу путей… Чужая странная полночь, Чужая странная жизнь, И хорошо, что браунинг Всегда и везде со мной… «Глухая коробка со вставленным в бок…» Глухая коробка со вставленным в бок Граненым зеркальным стеклом: За стеклом золотой задрожал огонек Музыкой, смехом, теплом. Там крахмальная скатерть стол облегла, Там сливок хрустальный кувшин, Там с черного диска сводит игла Согласный свист окарин. А он стоит под зеркальным стеклом, А он к стеклу приник: Ветер хлещет его ледяным помелом, Дождь плещет за воротник… Бродяга ль, уставший от мраков и луж, Лунатик, нашедший луну? Иль просто женою загубленный муж, Любующийся на жену? «Панамская соломка…» Панамская соломка И ленты ультрамарин, И глупенькая забота О стрелках вдоль чулка. И в туфельку мотоциклетки Легко ложится она, И двести тысяч взрывов Вдаль унесут ее. А парень рыжий и ражий В марсианских больших очках Обнимает простор руками, Расставленными на руле. Истаивая в перспективе, Мчится мисс Гвендолен, И сумочка из сафьяна Зажата в узкой руке. И в самом дальнем кармашке, В пудренице стальной, Спрятана фотопленка В марку величиной. И вдоль шоссе под ветром Гудом гудят провода, И где-то глаза ледяные По ленте Юза бегут. Далеко, очень далеко Едет мисс Гвендолен, Сумевшая даже в штабе Горячих друзей найти… На нервных нежных ручках Позвякивают слегка Никелевые браслеты На никелевой цепи. И сыро, очень сыро В зеленом рву крепостном, И четко ставит ногу Невыспавшийся взвод. Двенадцать маленьких взрывов – Горсткой гороха в пол, И золотая панама, Как голубь, слетает вбок. |
