ОСЕНЬ Вон — девочка пучок пурпурных листьев Приладила к виску и убегает По ветряной, совсем пустой аллее Туда, где синим глазом стынет пруд. Вон — инвалид играет на кларнете, – От клапанов, должно быть, зябнут пальцы, – И тонкий вопль в совсем пустой аллее С дерев сдувает алые листы. Я был бы рад такому подаянью, – Тебе же, друг, бумажный нужен шелест, Да и глаза под черными очками Торжественный не радует багрец… А девочка… Мне было бы печально Среди червонных безответных блесков, – Но до любви тебе еще лет восемь, И чей тебе бы надобен ответ? И я кладу бедняге-музыканту В его картуз хрустящую бумажку, И девочке, склонившейся над прудом, Коралловый протягиваю лист, – Но, звонкая, она глядит сердито, Надменную выпячивает губку И говорит, широко, по-московски: «Зачем? Их разве мало у меня?» «От звезд тревожным ветром тянет…» От звезд тревожным ветром тянет; Сквозь ветер чайка промелькнет И, точно камень, в темень канет За фосфористой нитью вод… И я один. И шаг за шагом По отсыревшему песку Влачу навстречу беглым влагам Мою старинную тоску. Слеза к слезе, ко влаге влага, А к сердцу путь кратчайший — где? Его прокладывает шпага В освобождающей вражде! «Над моим одиноким столом…» Над моим одиноким столом Истлевают ночные часы… Всё, что было, что грело в былом, Я спокойно кладу на весы. И дрожит роковая игла, Напряглось, как струна, острие. Неужели бы гиря смогла Перевесить всё счастье мое? Но бессмертен сияющий груз – Ком из золота, меда и смол, И под мерное пение муз Чашка жизни ложится на стол… Ну, так знай же, так знай же, так знай, Что чем медленней тлеют часы, Тем верней на мучительный рай Указуют стрелою весы. «Стаял, точно льдинка, час…» Стаял, точно льдинка, час, Ночь туманом распахнулась. Жизнь истает ломкой льдинкой, И в туман прольется время. Но не жаль мне ничего. Жаль мне домика пустого, Где в окне желтела свечка И мерцал клеенкой столик. Жаль мне ящерки ручной, Что доверчиво дышала, Разведя резные лапки, На моей ладони твердой. Жаль пушистое саше, Что порою из комода Вынимала мать, и сладко Я вдыхал забвенный запах. А всего больнее жаль, Что никак я не умею Рассказать об этих малых Милых малостях былого… Ломкой льдинкой тает жизнь, И в песок уходит влага. О, когда б песок отволгший В гроб мне бросить не забыли! ЛИЛИЕНТАЛЬ Когда я вижу травяные скаты, Отлогие, как женское плечо, И чую ветер, плещущий крылами, И запах чобра, мяты и полыни, – Я вспоминаю золотую дюну И прорастанье человечьих крыл… Ивняк тугой увязан и затянут, Как прожилки кленового листа, И полотна промасленного слой Его облек свистящей перепонкой. И невысокий человек спокойно Затягивает ремни у плеча, Становится на гребень звонкой дюны И, отыскав ось ветра, наклонившись, Шагает в воздух и скользит, скользит… Уже забыли мы Лилиенталя. ДЕНИС ДАВЫДОВ Над выкругленным лбом взлетает белый кок, Задорно с бальным ветром споря, – И эта седина — как снежный островок Среди каштанового моря. Так было с юности. Но протекли года, Румяные сошли загары, Метнув на грудь звезду, умчались без следа Наполеоновы гусары. Есть рассказать о чем! Но резв мазурки звон, Но сине юной жженки пламя, – И чувствует себя как будто старым он Под боевыми сединами. Закрасить эту прядь! Искусный куафёр Варит канадские орехи. Теперь та девочка не будет, кроя взор, Откидываться в звонком смехе. Теперь та девочка… Но в эти дни поэт, Пьян отгремевшею войною, В пунш обмакнув перо, чертит его портрет Всё с той же славной сединою. С ней блещут серебром под инеем штыки, Березина звенит под шпорой, И заливаются военные рожки Сквозь ямб, раскатистый и скорый… Прославленную прядь велел он вымыть вновь. Гордится этим пенным грузом. Что девочкин смешок? Что светских дам любовь, Когда он стал любезен Музам? ГЁТЕ Там — Фауст, Вертер, годы странствий. Здесь — тихий Веймар, герцог, перстни, И старость притупила рифму И зубом пробует суставы. А он в стакан венецианский Кусочек шелка черный вдвинул И рад, что лоскуток мерцает Сквозь желтое стекло лазурью. |
