Перед нами две монархии. Я не буду касаться форм правления, которые, даже с точки зрения тех, кто их открыто предлагает или тайно имеет в виду, являются лишь переходной ступенью или средством. Объединение упростило вопрос. Только две монархии считают себя подготовленными к тому, чтобы потребовать пересмотра конституции в свою пользу и в дальнейшем незаметно устранить суверенитет народа ради своих корыстных целей. Речь идет о традиционной, то есть легитимной, монархии и о «монархии славы», как называют ее некоторые привилегированные газеты (смех и перешептывание), то есть империи.

Начнем, по праву старшинства, с традиционной монархии. Господа, прежде чем пойти дальше, я хочу раз и навсегда оговорить, что, произнося в ходе этой дискуссии слово «монархия», я не подразумеваю отдельных лиц, оставляя их за пределами дискуссии; я отнюдь не имею в виду принцев-изгнанников, ибо в сущности не питаю к ним в душе ничего, кроме сочувствия, которого они заслуживают как французы, и уважения, которого они заслуживают как изгнанники; при этом мое сочувствие и мое уважение были бы, заявляю я, еще более глубокими, если бы эти изгнанники не были высланы из Франции в известной мере благодаря их собственным друзьям. (Возгласы: «Превосходно! Превосходно!») Я продолжаю. Итак, в этой дискуссии я говорю исключительно о монархии как принципе, о монархии как догме; не касаясь личностей, рассматривая только догму королевской власти, я, законодатель, намерен дать ей оценку со всей свободой философа и со всей суровостью историка.

Прежде всего договоримся о словах «догма» и «принцип». Я отрицаю, что монархия является, или что она могла бы быть, принципом или догмой. Монархия всегда была только фактом. (Шум на некоторых скамьях.) Да! Я повторяю, несмотря на ропот в зале: никогда власть над целым народом, осуществляемая одним человеком или одним семейством, не была и не могла быть ничем иным, как только фактом. (Снова шум в зале.)

Никогда — поскольку шум не умолкает, я настаиваю на этом, — никогда эта так называемая догма, в силу которой (я приведу вам пример не из средних веков, а почти из современности, он отделен от нас менее чем столетием) менее восьмидесяти лет назад курфюрст Гессенский продавал людей поштучно английскому королю для отправки их на убой в Америку!.. (Резкие протесты.)

Существуют письма, существуют доказательства, и их можно вам предъявить, когда вы только пожелаете… (Тишина восстанавливается.)

Никогда, говорю я, эта мнимая догма не могла быть чем-либо иным, нежели просто фактом, в большинстве случаев насильственно навязанным, часто чудовищным. (Возгласы слева: «Правильно! Правильно!»)

Да, я заявляю и настаиваю на этом во имя вечной человеческой морали: монархия — это факт, и только!

И когда этот факт исчезает, от него ничего не остается, ровно ничего! Иначе обстоит дело с правом. Право, даже когда оно не опирается более на факт и лишено материального авторитета, все же сохраняет моральный авторитет и продолжает оставаться правом. Именно поэтому от задушенной республики остается право, тогда как от разрушенной монархии остаются только развалины. (Аплодисменты.)

Перестаньте же вы, легитимисты, твердить нам о праве. Наряду с правом народа на верховную власть может существовать еще только одно право — право человека, то есть свобода. (Возгласы слева: «Превосходно!»)

Все прочее — пустые выдумки.

Сказать в наш великий век и с высоты этой трибуны: «право короля» — значит произнести слова, лишенные смысла. Но если вы не можете ссылаться на право, то, может быть, вы сошлетесь на факты? Быть может, вы станете убеждать нас в полезности монархии? Это куда менее возвышенно, это значит с языка господина перейти на язык слуги и весьма умалить себя. Но пусть так. Разберемся в этом. Быть может, вы скажете, что принцип престолонаследия создает политическую устойчивость. Вы скажете, что демократия вредна для государства, что королевская власть благотворнее. Посмотрим! Я не стану перелистывать книгу истории, трибуна — не пюпитр для фолиантов. Ограничусь лишь самыми свежими живыми примерами, памятными всем.

Скажите, какие у вас есть претензии к республике 1848 года? Народные волнения? Но они были и при монархии. Состояние финансов? Бог мой! Я не считаю сейчас своевременным вдаваться в то, велись ли финансовые дела республики на достаточно демократических началах в течение трех лет ее существования…

Голос справа. Нет, к счастью для них!

Виктор Гюго.…но конституционная монархия стоила чрезвычайно дорого. Ведь это она изобрела раздутые бюджеты. Скажу больше, ибо нужно сказать все: монархия в собственном смысле слова, то есть традиционная, или легитимная, монархия, которая считает себя — или делает вид, что считает, — однозначной с понятием устойчивости, безопасности, процветания, права собственности, эта старая монархия с ее четырнадцативековой историей, господа, весьма часто и весьма охотно объявляла банкротство! (Смех и аплодисменты.)

Еще при Людовике XIV — я обращаюсь к прекрасной поре, к великому веку, к великому царствованию — нередко случалось, что рантье бледнели, как это сказано у Буало, узнав про

Как бы иносказательно ни выражался сатирик, льстивший королю, закон, отсекающий у рантье четвертую часть их дохода, господа, не что иное, как банкротство. (Возгласы слева: «Превосходно!» Шум справа. Возглас: «А ассигнации?»)

В эпоху Регентства монархия прикарманила — это слово неблагородное, но точное (смех), — прикарманила триста пятьдесят миллионов, чеканя неполноценную монету. И в это же самое время служанку вешали за кражу пяти су.

В царствование Людовика XV за шестьдесят лет состоялось девять банкротств.

Голос справа. А поэтам жаловали пенсии.

Голос слева. Не обращайте на это внимания! Игнорируйте! Не отвечайте!

Виктор Гюго. Я отвечу достопочтенному депутату, прервавшему меня. Обманутый некоторыми газетами, он намекает на пенсию, которая была мне предложена королем Карлом X и от которой я отказался.

Г-н де Фаллу. Прошу прощения, вы получали ее из королевской шкатулки. (Шум слева.)

Г-н Бак. Игнорируйте эти оскорбления!

Г-н де Фаллу. Позвольте мне сказать несколько слов.

Виктор Гюго. Вы хотите, чтобы я изложил факты? Они служат к моей чести, и я охотно сделаю это.

Г-н де Фаллу. Прошу прощения… (Возгласы слева: «Это личные нападки!», «Хотят скандала!», «Дайте говорить!», «Не прерывайте!», «К порядку! К порядку!»)

Г-н де Фаллу. Собрание могло видеть, что с самого начала заседания я все время сохранял полнейшее молчание и даже уговаривал моих друзей вести себя так же, как и я. Я лишь прошу разрешения внести поправку фактического характера.

Виктор Гюго. Говорите!

Г-н де Фаллу. Достопочтенный господин Виктор Гюго сказал: «Я никогда не получал пенсии от монархии…»

Виктор Гюго. Нет, я этого не говорил. (Резкие протесты справа, смешивающиеся с аплодисментами и ироническими смешками. Несколько депутатов левого крыла, обращаясь к Виктору Гюго: «Не отвечайте на это!»)

Г-н Суби, депутат правого крыла. Подождите, по крайней мере, пока будут даны объяснения. Ваши аплодисменты неприличны!

Г-н Фришон (обращаясь к г-ну де Фаллу). Бывший министр республики, вы предаете ее!

Г-н Ламарк. Это иезуитский яд!

Виктор Гюго (обращаясь к г-ну де Фаллу и стараясь быть услышанным в шуме). Я прошу господина де Фаллу позаботиться о том, чтобы его друзья позволили ответить ему. (Гул голосов.)

Г-н де Фаллу. Я делаю все, что в моих силах.

Голос со скамей крайней левой. Заставьте же правое крыло замолчать, господин председатель!

Председатель. Шумят обе стороны. (Обращаясь к оратору.) Вы неизменно пытаетесь обратить в свою пользу все нарушения порядка и извлечь для себя из них выгоду. Я осуждаю эти нарушения, но констатирую, что шумят и на левом и на правом крыле. (Бурные протесты на скамьях крайней левой. Депутаты, занимающие места на нижних скамьях левого крыла, стараются восстановить тишину.)