Издатель будет обязан сообщить, во сколько ему обойдется каждый экземпляр книги, которую он намерен опубликовать, и по какой цене он предполагает продавать книгу. Между этими двумя цифрами, в их пределах, и заключена прибыль издателя.

При этом условии у вас будут достоверные данные: число экземпляров, себестоимость и продажная цена книги, и вы сумеете самым простым способом исчислить прибыль.

Мне возразят: «Вы определяете прибыль издателя, основываясь на одной лишь его декларации, не зная, продаст ли он свое издание». Нет, я хочу, чтобы закон был абсолютно справедлив. Я даже хочу, чтобы он склонялся скорее в пользу общественного достояния, нежели в пользу наследников. Поэтому я говорю: издатель должен будет представить отчет о полученных им доходах лишь тогда, когда он явится с новой декларацией. Тогда ему скажут: «Вы уже распродали первое издание, коль скоро намереваетесь публиковать второе; вы должны удовлетворить права наследников». Право наследника на вознаграждение, не забывайте этого, господа, должно быть очень умеренным, ибо необходимо, чтобы оно не могло превратиться в помеху для прав общества, в помеху для распространения книг. Я не собираюсь просить большего, чем отчисление пяти или десяти процентов от полученного дохода.

Здесь не с чем спорить. Издатель не может счесть обременительным условие о столь скромных отчислениях от уже полученной им прибыли; ибо если он заработал тысячу франков, у него просят всего лишь сто, а оставляют ему девятьсот. Вы видите, до какой степени ему выгоден закон, который я предлагаю и который, я надеюсь, будет принят.

Повторяю, что все это — лишь простая беседа. Я ищу, как и все мы, я стремлюсь прояснить положение. Я долго изучал этот вопрос в интересах просвещения и свободы.

Могут ли возникнуть возражения? Признаюсь, я их не нахожу. Я вижу, как рушатся все возражения, имевшие смысл при прежней системе; все, что было сказано по поводу доброй или злой воли наследника, по поводу епископа, изымающего Вольтера, было сказано превосходно и было справедливо по отношению к старой системе; при моей системе это отпадает. Наследник существует лишь как сторона получающая, удерживающая в свою пользу весьма скромный процент с прибыли от продажи произведения его умершего родственника. Издателю придется считаться с обязательствами, принятыми на себя и оговоренными самим автором еще при жизни: эти соглашения имеют силу закона; во всех других случаях издатель может печатать произведение в таком количестве экземпляров, в каком ему заблагорассудится, и таким форматом, какой ему нравится; он подает декларацию, уплачивает отчисления от прибыли, и этим все сказано.

Да, но одно возражение все же существует: дело в том, что в действующем законе имеется пробел. Среди участников нашего конгресса есть знатоки законов; им хорошо известно, что не может быть обязательных предписаний без определенных санкций; а вот за нарушение предписания о подаче декларации санкций не предусмотрено. Издатель подает декларацию, предписанную законом, лишь в том случае, если он этого пожелает. Отсюда — множество мошеннических проделок, жертвами которых уже теперь становятся писатели. Следовало бы предусмотреть в законе санкции за невыполнение этого обязательства.

Мне хотелось бы, чтобы юристы соблаговолили сами определить характер этих санкций. Думается, что ложную декларацию, поданную издателем, можно было бы приравнять к подлогу в официальных или частных документах.

Но несомненно одно — санкции необходимы; только при этом условии можно будет, по моему мнению, применить систему, которую я имел честь вам изложить и которую я предложил уже много лет назад.

Система эта была рассмотрена с редкой прямотой и знанием дела известным издателем, которого я, к сожалению, не вижу среди нас, — господином Этцелем; он опубликовал прекрасную статью по этому поводу.

Подобный закон будет, по-моему, полезен. Я, конечно, не могу навязывать свое мнение широко известным писателям, которые слушают меня, но было бы весьма полезно, если бы в своих резолюциях они уделили внимание тому, о чем я имел честь им сказать:

1. Существуют лишь две действительно заинтересованные стороны — писатель и общество; интересы наследника, хотя и достойные всякого уважения, должны учитываться лишь во вторую очередь.

2. Интересы наследника должны быть обеспечены, но лишь в скромных пределах, так, чтобы они ни в коем случае не заслоняли общественные интересы.

Я уверен, что будущее принадлежит решению, которое я вам предложил.

Если вы его не примете — что ж, будущее терпеливо, у него есть время, оно будет ждать. (Продолжительные аплодисменты. Собрание принимает единодушное решение опубликовать эту речь.)

Вы — правительство честное. Вы не можете выдать этого человека.

Между ним и вами стоит закон.

А над законом есть право.

Деспотизм и нигилизм представляют собой две чудовищные стороны одного и того же явления, относящегося к области политики. Законы о выдаче преступников не затрагивают политическую сферу. Все нации соблюдают эти законы; Франция также будет их соблюдать.

Вы не выдадите этого человека.

Виктор Гюго.

27 февраля 1880

Я хочу сказать только несколько слов.

Я не раз говорил об амнистии, и, быть может, мои слова еще не совсем изгладились из вашей памяти, — я не буду повторяться.

Предоставляю вам мысленно еще раз сказать себе все, что во все времена говорилось за амнистию и против нее с двух точек зрения — с точки зрения политики и с точки зрения морали. С точки зрения политической — все те же преступления, которые одна сторона ставит в вину другой; всегда, во все времена, кто бы ни были обвиняемые, кто бы ни были судьи, все те же приговоры, и во мраке, окутывающем их, можно различить зловеще-спокойные слова: «победители судят побежденных». С точки зрения морали — все те же жалобы, все те же призывы, все то же красноречие, гневное или умиленное, и, что сильнее всякого красноречия, женщины, поднимающие руки к небу, матери, проливающие слезы. (Сильное волнение в зале.)

Я хочу обратить ваше внимание только на один факт.

Господа, Четырнадцатое июля — великий праздник; только несколько дней отделяют его от сегодняшнего голосования.

Этот праздник — праздник народный; посмотрите: все лица сияют радостью, повсюду оживленные разговоры. Это праздник более чем народный — это праздник национальный; взгляните на эти флаги, послушайте приветственные клики. Это более чем национальный праздник — это праздник международный; вы видите одинаковое воодушевление на всех лицах — англичан, венгров, испанцев, итальянцев; в нашей стране они не чувствуют себя иностранцами.

Господа, Четырнадцатое июля — праздник всего человечества.

На долю Франции выпала эта слава: великий французский праздник стал праздником всех народов, праздником, единственным по своему значению.

В этот день, Четырнадцатого июля, над Национальным собранием, над победоносным Парижем поднялась, в ореоле ослепительного сияния, гигантская фигура, исполненная большего величия, чем ты, Народ, большего, чем ты, Родина, — Человечество! (Аплодисменты.)

Да, падение Бастилии было падением всех тюрем. Крушение этой крепости было крушением всякой тирании, всякого деспотизма, всякого гнета. Это было освобождение, просветление, — ночной мрак, окружавший всю землю, рассеялся. Человек пробудился для новой жизни. Разрушение этой цитадели зла было созиданием цитадели добра. В этот день, после долгих мучений, после многовековых пыток, великое и достойное почитания Человечество воспрянуло, с короной на голове, и попрало свои цепи ногами.