Берегитесь же! Два бича занесены над вами, два чудовища стоят за вами и за нами и рычат во тьме; это — гражданская война и война рабов (волнение в зале), иными словами — лев и тигр; не спускайте их с цепи! Во имя неба — помогите нам!

Во всех тех случаях, когда вы не посягаете на семью и собственность, эти святые основы, на которых зиждется вся цивилизация, мы признаем вместе с вами новые стремления человечества; признайте же вместе с нами сегодняшние потребности общества. (Движение в зале.)

Г-н Флокон, министр земледелия и торговли. Скажите лучше — «постоянные потребности».

Голос. Извечные потребности.

Виктор Гюго. Я слышу, что кто-то сказал «извечные потребности». Мне кажется, что я высказал свою мысль достаточно ясно для того, чтобы меня правильно поняли. (Возгласы: «Да! Да!») Не может быть сомнения в том, что человек, выступающий перед вами, не принадлежит к числу людей, отрицающих или ставящих под сомнение извечные потребности общества. Я указываю на неотложную необходимость избежать надвигающуюся на нас страшную опасность, и перед лицом этой серьезной опасности я взываю ко всем добрым гражданам независимо от цвета и оттенка, ко всем тем, кто хочет блага Франции и величия своей страны, и я говорю тем мыслителям, к которым я только что обращался: поскольку народ вам верит, поскольку вы обладаете сладостным и бесценным даром внушать к себе любовь, поскольку народ прислушивается к вам, я заклинаю вас, — внушите ему, что он не должен руководствоваться чувством гнева и устремляться на путь разрыва, внушите ему, что он не должен форсировать события, внушите ему необходимость возвращения к порядку, к мыслям о труде и мире, ибо будущее несет благо для всех, несет благо для народа! Нужно всего лишь немного терпения и духа братства; и было бы ужасно, если бы Франция — этот первый корабль во флоте всех наций — из-за бунта экипажа затонул бы у входа в великолепную гавань, ожидающую человечество, гавань, которую сноп яркого света уже позволяет нам различать. (Возгласы: «Превосходно! Превосходно!»)

Я чувствую, что Собрание с нетерпением ожидает прекращения прений; поэтому я скажу всего несколько слов. (Возгласы: «Говорите! Говорите!»)

Я принадлежу к числу тех, кто убежден — сейчас более, чем когда-либо, в особенности со вчерашнего дня, — что при нынешних обстоятельствах добрый гражданин обязан воздерживаться от всего того, что может ослабить власть, столь необходимую для поддержания общественного порядка. (Возглас: «Превосходно!»)

Вот почему я отказываюсь вдаваться в те вопросы, которые могли бы разжечь страсти, и мне тем легче принести эту жертву, что я преследую ту же цель, что и вы, ту же цель, что и исполнительная власть; эта цель, понятная всем вам, может быть выражена в нескольких словах: вооружить сторонников общественного порядка и обезоружить его врагов. (Одобрительные возгласы.)

Моя мысль, как видите, совершенно ясна; но так как выступление господина министра юстиции посеяло во мне некоторые сомнения, я прошу у правительства разрешения задать ему один вопрос.

Находимся ли мы на осадном положении или под властью диктатуры? Вот в чем, с моей точки зрения, состоит вопрос.

Если мы находимся на осадном положении, то закрытые газеты, подчинившись требованиям законов, имеют право вновь начать выходить. Если же мы находимся под властью диктатуры — тогда дело другое.

Демосфен Оливье. Кто же мог установить диктатуру?

Виктор Гюго. Я прошу главу исполнительной власти дать объяснения по этому поводу.

Что касается меня, то я думаю, что в течение четырех дней диктатура, вызванная настоятельной необходимостью, была справедливой и законной. По прошествии этих четырех дней можно было ограничиться осадным положением.

Осадное положение, заявляю я, необходимо; но осадное положение есть состояние законное и вполне определенное, и мне кажется недопустимым оставлять за исполнительной властью права неограниченной диктатуры, тогда как вы намеревались предоставить ей только права, вытекающие из осадного положения.

Теперь, если исполнительная власть считает полномочия, предоставленные ей Собранием, недостаточными, пусть она заявит об этом, и пусть Собрание рассудит. Что касается меня, то когда речь идет о первейшей и самой существенной из наших свобод, я не могу не выступить в защиту этой свободы. Защищать сегодня общество, завтра свободу, защищать и то и другое, защищать одно при помощи другого — вот как я понимаю свои обязанности депутата, свое право гражданина и свой долг писателя. (Движение в зале.)

Итак, если правительство хочет быть облечено диктаторской властью, пусть оно скажет об этом, и пусть Собрание решает.

Генерал Кавеньяк, глава исполнительной власти, председатель Совета министров. Не бойтесь, милостивый государь, мне не нужна такая власть; с меня вполне достаточно и той, что я имею, у меня даже слишком много власти; умерьте вашу тревогу! (Возгласы одобрения.)

Виктор Гюго. В ваших же собственных интересах позвольте мне, мыслителю, сказать вам, властителю… (Оратора прерывают продолжительными выкриками.)

Я должен объяснить свое выражение, которое Собрание могло понять превратно.

Когда я говорю — мыслитель, я хочу сказать, что я — литератор, ведь все вы так меня и поняли. (Возгласы: «Да, да!»)

Так вот, в интересах будущего еще больше, чем в интересах настоящего, хотя это настоящее, поверьте мне, беспокоит меня не меньше, чем любого из вас, я говорю исполнительной власти: будьте осторожны! Огромная власть, которой вы обладаете…

Генерал Кавеньяк. Да нет же!

Депутат левой. Вносите предложение. (Различные выкрики.)

Председатель. Невозможно продолжать прения, когда подаются реплики с мест.

Виктор Гюго. Пусть правительство разрешит мне сказать ему — я отвечаю на слова прервавшего меня уважаемого генерала Кавеньяка, — что при нынешних обстоятельствах, при той значительной власти, которой оно облечено, ему следует остеречься от посягательств на свободу печати, ему следует уважать эту свободу! Пусть правительство не забывает, что свобода печати — это оружие той цивилизации, которую мы совместно защищаем. Свобода печати существовала до вас, она будет существовать и после вас. (Возбуждение в зале.)

Вот что я хотел ответить прервавшему меня уважаемому генералу Кавеньяку.

Теперь я прошу правительство сообщить, каким образом оно намерено употребить ту власть, которую мы ему доверили. Я со своей стороны считаю, что существующих законов, если их энергично применять, вполне достаточно. Я не разделяю мнения министра юстиции, который, по-видимому, полагает, что мы находимся в состоянии некоего междуцарствия в законодательстве и что, прежде чем возбудить судебное преследование, нужно дождаться принятия Собранием нового закона. Если память мне не изменяет, 24 июня уважаемый генеральный прокурор Парижского апелляционного суда объявил закон о печати от 16 июля 1828 года имеющим силу. Обратите внимание на это противоречие. Существует ли действующее законодательство о прессе? Генеральный прокурор говорит — да, министр юстиции говорит — нет. (Движение в зале.) Я разделяю мнение генерального прокурора.

В настоящий момент, вплоть до издания нового закона, деятельность нашей прессы регулируется законодательством 1828 года. Я полагаю, что если у нас существует только осадное положение, если у нас нет неограниченной диктатуры, то закрытые газеты, подчинившись требованиям этого законодательства, имеют право издаваться вновь. (Волнение в зале.) Так я ставлю вопрос и прошу объяснения на этот счет. Я повторяю, что дело идет о свободе, и добавляю, что в Национальном собрании, в Собрании народном, как наше, вопросы, касающиеся свободы, должны рассматриваться, не скажу — с осторожностью, скажу — с уважением. (Возгласы одобрения.)