Вы не можете быть неблагодарны по отношению к кому бы то ни было. Если бы двадцать три года тому назад я не сделал того, за что вам угодно выразить свою признательность, я был бы — и теперь я это отчетливо вижу — неблагодарным по отношению к вам.

Все то, что вы сделали для народа, я рассматриваю как услугу, оказанную и лично мне.

В то время, о котором вы мне напоминаете, я лишь выполнил свою обязанность, прямую обязанность. Если на мою долю и выпало тогда счастье уплатить вам частицу всеобщего долга, все же этот миг ничто по сравнению со всей вашей жизнью, и все мы по-прежнему остаемся вашими должниками.

Моей наградой, если допустить, что я заслужил какую-то награду, был сам поступок. И все же я, глубоко растроганный вашей великодушной признательностью, с волнением принимаю ваши благородные слова, обращенные ко мне.

Я отвечаю вам, еще находясь во власти чувств, вызванных вашим письмом. Как прекрасен луч, дошедший из вашего одинокого убежища в мое! До скорого свидания в этом мире или в ином. Приветствую вашу возвышенную душу.

Виктор Гюго.

Господа!

Не могу передать, как велико мое волнение; будьте же снисходительны, если мне не хватит слов.

Если бы я должен был отвечать только достопочтенному бургомистру Брюсселя, моя задача была бы проста. Для прославления должностного лица, чья популярность столь заслуженна, и города, чье гостеприимство столь благородно, я мог бы повторить то, о чем говорят все, — я мог бы стать отголоском, и только. Но как выразить мою признательность за остальные красноречивые и сердечные приветствия, обращенные ко мне? Рядом с авторитетными книгоиздателями, которым мы обязаны плодотворной идеей международного книжного обмена — своего рода подготовительного звена для установления связи между народами, — я вижу на этом собрании публицистов, философов, прославленных писателей — красу и гордость литературы, красу и гордость цивилизованного континента. Я взволнован и смущен тем, что являюсь центром этого празднества высоких умов, что все эти почести относятся ко мне, тогда как я — всего лишь совесть, покорная велениям долга, и сердце, готовое к жертвам.

Выразить признательность этому городу в лице его главного должностного лица было бы нетрудно, но, повторяю, как выразить признательность всем вам? Как пожать одним рукопожатием все ваши руки? Впрочем, это тоже нетрудно. Что олицетворяете собой все вы, собравшиеся здесь, — писатели, журналисты, издатели, типографы, публицисты, мыслители? Всю энергию ума, все формы гласности. Вы — передовой отряд человеческой мысли, новый орган нового общества, вы — Пресса! Итак, я провозглашаю тост за прессу!

За прессу всех народов! За прессу свободную! За прессу могучую, славную и плодотворную!

Господа, пресса — это светоч общества, а во всем, что несет в себе свет, есть частица провидения.

Мысль — это больше чем право, это само дыхание человека. Тот, кто надевает путы на мысль, посягает на самого человека. Говорить, писать, печатать, издавать — все эти понятия тождественны с точки зрения права; это — беспрестанно расширяющиеся круги разума в действии; это звучащие волны мысли.

И самый широкий из всех этих кругов, из всех этих источников сияния человеческого духа — пресса.

Диаметр прессы — это диаметр самой цивилизации.

Всякому умалению свободы прессы соответствует ослабление цивилизации. Где прегражден путь свободе прессы, там, можно сказать, отрезан источник питания человеческого рода. Господа, задача настоящего времени — преобразовать старые устои общества, создать истинный порядок и повсюду заменить вымысел правдой. В этом перемещении социальных основ, на которое направлен титанический труд нашего века, ничто не может устоять перед прессой, устремляющей все свои силы на то, чтобы сбросить гнет католицизма, милитаризма, абсолютизма, чтобы сдвинуть с места все эти наиболее неподатливые глыбы фактов и идей.

Пресса — это сила. Почему? Потому что она — разум.

Она — живой рог, она трубит утреннюю зорю народов, она громко возвещает пришествие права, она признает ночь лишь как предвестник утра, она предугадывает приход дня, она предостерегает мир. Но, странная вещь, иногда предостерегают ее. Так ворчит сова, услышав пение петуха.

Да, в некоторых странах пресса угнетена. Но раба ли она? Нет. Пресса — и раба?! Такое словосочетание немыслимо. Впрочем, есть два великих примера поведения рабов — пример Спартака и пример Эпиктета. Один разбивает свои оковы, другой и в оковах доказывает величие своей души. Когда закованный в цепи писатель не может прибегнуть к первому способу, ему остается второй.

Нет, что бы ни делали деспоты — я заверяю в этом всех свободных людей, слушающих меня сейчас, — разум поработить нельзя. Вы, господин Пеллетан, только что в чудесных выражениях изложили ту же мысль. Более того — своим мужественным примером вы и многие другие доказали это.

Господа, в наш век без свободной прессы не может быть благоденствия. Повсюду заблуждения, крушения и катастрофы.

Сегодня перед нами встают проблемы, выдвинутые самим веком. Они стоят на нашем пути, и миновать их нельзя. Середины нет; надо либо разбиться о них, либо найти в них спасение. Общество неотвратимо движется в этом направлении. Эти-то проблемы и составляют содержание горестной книга, о которой здесь только что говорилось в столь лестных выражениях. Пауперизм, паразитизм, производство и распределение ценностей, деньги, кредит, труд, заработная плата, уничтожение пролетариата, последовательное смягчение системы наказаний, искоренение нищеты и проституции, борьба за права женщины, которая выведет из жалкого состояния половину человечества, за права ребенка, которому необходимо — повторяю, необходимо — бесплатное и обязательное обучение, борьба за права души, которые предполагают свободу религии, — таковы эти проблемы. При наличии свободной прессы они освещены сверху, они различимы, мы можем видеть как трудности, так и пути их преодоления, мы можем к ним подступиться и в них проникнуть. Подступиться к ним и проникнуть в них — значит их разрешить и тем самым спасти мир. При отсутствии прессы — глубокий мрак. При отсутствии прессы все эти проблемы сразу становятся опасными, мы не различаем ничего, кроме их крутых склонов, мы можем не найти подступов к ним, и общество может пойти ко дну. Погасите маяк, и гавань превратится в риф.

Господа! При наличии свободной прессы в движении человечества вперед не может быть ошибок, колебаний, робости. На темных перекрестках, в гуще социальных проблем, свободная пресса — это стрелка, указывающая дорогу. Отбросьте неуверенность. Идите к идеалу, идите к справедливости и к истине. Ибо недостаточно идти, надо идти вперед. В каком направлении вы идете? Вот в чем весь вопрос. Делать вид, что движешься, еще не значит действительно двигаться по пути прогресса; бег на месте хорош для пассивного повиновения; бесконечное топтание по проторенной дороге — это механическое движение, недостойное человеческого рода. Мы должны иметь цель, должны знать, куда идем, соразмерять усилие с намеченным результатом. Пусть же в каждом нашем шаге содержится идея, пусть каждый наш шаг будет логически связан с другим, и пусть за идеей следует ее осуществление, а за правом следует победа. Ни шагу назад! Нерешительное движение изобличает ничтожество мысли. Хотеть и не хотеть — как это мелко! Кто колеблется, отступает и откладывает, тот не мыслит. Что до меня, то я так же не могу себе представить политику без головы, как Италию без Рима.

Поскольку я произнес это слово — Рим, — позвольте мне на секунду отвлечься и обратить свою мысль к тому храбрецу, который распростерт там на ложе страданий. Поистине, он имеет право улыбаться: слава и справедливость на его стороне. Меня смущает, меня удручает лишь то, что в Италии, в благородной и прославленной Италии, нашлись, могли найтись люди, способные поднять меч на эту олицетворенную доблесть. Неужели эти итальянцы не узнали Римлянина?