Жорка накапал в стакан немного водки, что говорило о его полуготовности, через каковую грань до состояния полной готовности бывший интернационалист предпочитал добираться тихим ходом.

 - …На скамейке под моим окном собирается тёплая компания моих соседей, потому что кто-то получил зарплату на своём предприятии натурой (77), натуру реализовали всем тёплым обществом и тем же составом собираются пропивать выручку. Но я беру себя за горло, ужинаю двумя яйцами, принимаю ванну, а после ванны звоню тёще. Когда, дескать, та изволит отпустить домой мою жену? А та отвечает, что жене после очередной поездки с выручкой к работодательнице и обратно с новой партией товара плохо и она будет ночевать у тёщи. Чтобы с утра на работу, а после обеда – снова в переход.

 - Да-а, - сочувственно молвил Константин Матвеевич и налил себе ещё чаю, с опаской поглядывая в окно, скоро ли в нём появятся Семёныч или Варфаламеев, нутром чуявшие возвращение затаренного односельчанина?

 - Но я и после этого продолжаю держать себя за горло, укладываюсь спать, а с утра пораньше бегу к открытию сберкассы, чтобы получить причитающиеся мне пенсии. Прибегаю, а там облом – уже очередь, а среди неё – три первые старушки, собирающиеся пересчитывать свои сбережения и переоформлять их по новой категории какого-то сверхдоходного вклада. Короче говоря, одно окно, а каждая старушка пудрит мозги кассиру по часу, не меньше. А я жрать хочу, как волкодав, бегающий в цыганском таборе. А тут кто-то из присутствующих старичков говорит о том, что наконец-то в кассе отдела социальной защиты стали выдавать деньги, отпущенные губернатором ветеранам войны и Афганистана в честь дня защитника отечества. Это дело планировали к двадцать третьему февраля, но пока растелились… Ну, не важно, потому что бросаю я это дохлое дело, стоять в очереди за экономически подкованными старушками, и бегу в этот сраный отдел социальной защиты. Прихожу, народу – пять человек, вот думаю, повезло, а когда взял ведомость – повод напиться в-третьих…

 Сакуров, слушая Жорку, впал в тоску, и ощутил острое желание напиться самому. И чем быстрее, тем лучше, потому что вот-вот должны были объявиться Семёныч или Варфаламеев, а разводить тоску водкой Сакуров предпочёл бы в одиночку, нежели по соседству с таким горлопаном, как Семёныч.

 «Ну, нет, - резко озлобился на самого себя Константин Матвеевич, - не стану я поддаваться предательскому оппортунизму с зелёным змием, потому что если поддамся и запью, то нам с Жоркой точно не видать никакой прибыли от нашей и без того убогой сельхоздеятельности».

 - …Нет, ты представляешь? – надрывался в это время Жорка. – Беру ведомость и глазам поверить не могу, потому что в ней мне надо расписаться всего за три с половиной доллара! Я, блин, оторопел, а меня сзади набежавшие участники Великой Отечественной поторапливают. Да ещё эта, которая в кассе, рыло социальное, из окошка гавкает. Чаво, дескать, криво подписываешь? А как же я могу ровно, если у меня одна рука!? Но ей это, харе социальной, по барабану, потому что у неё, видите ли, зарплата меньше, чем у горничной Абрамовича!..

 «Эх, Россия, мать моя», - только и подумал Сакуров, почему то решивший, что, прожив на исторической родине своей покойной мамани больше года, его уже ничем не удивишь. Однако ровно через минуту Жорка его удивил снова и очень сильно.

 - …Ну, я давай гавкать в ответ и уже хотел сунуть через окошко прямо в социальный пятак, но не успеваю. Потому что какой-то дедушка, очевидно, бывший отчаянный разведчик или даже боец СМЕРШа (78), берёт одной рукой меня за воротник, второй рукой грамотно заламывает мою клешню за спину, оттаскивает от окошка и выговаривает мне, будто я скандалист и не имею никакого уважения к благодетелям нашим…

 - Не может быть! – изумился Сакуров.

 - Слушай дальше! Я, конечно, не стал отоваривать дедушку, который, может быть, всю войну прошёл, но продолжаю скандалить. Отцы! – кричу – да какие же это благодетели? Или вы, в отличие от меня, пришли сюда расписаться за целых десять долларов? Да нет, шумят, за тот же трешник с полтиной, но за него надо бить морду тебе, а не службе социальной защиты, потому что ты, афганец сраный, его, в отличие от нас, не заслужил!

 Сакуров выругался.

 - Ну, я не выдержал и обозвал всех старичков козлами, которые, вместо того, чтобы поддержать, выкручивают последнюю руку своему почти боевому товарищу!

 - И что дальше? – спросил Сакуров.

 - А дальше старички стали надо мной смеяться: какой, дескать, я им боевой товарищ? Подумаешь, дескать, без руки он. Да мы, дескать, все в ранах, как дуршлаги в дырках, и ничего, не артачимся. Дают три доллара – радуемся, дадут и по одному – спасибо скажем. Потому что мы…

 Да козлы вы, обзываю я их всех вторично, и как такие войну выиграли? Вам тут по зелёной трёшке выдали, а списали на два домика во Французской Ривьере. А ничё, говорят, всем жить надо. А вот ты, говорят, за козлов сейчас дважды ответишь…

 - Не может быть! – воскликнул Сакуров и мельком подумал о том, что это или Жорка такой мастер выкладывать факты, или Россия такая чудесная (в смысле чудес) страна, в которой нормально жить могут только профессионально русские люди или такие отморозки, которым всё по барабану. Ему же, наполовину русскому Сакурову, к тому же прожившему большую часть своей жизни в Закавказье, светило загнуться в чудесной стране России от простого удивления. Потому что удивлению в России от неё самой и от происходящего в ней не было ни конца, ни края. Впрочем, как не было конца и края всему тому, что имело отношение к России. Будь то природные ископаемые, зарытые в необъятные недра, или просто леса и степи, раскинувшиеся поверх данных недр, или государственная граница, пытающаяся объять вышеупомянутые необъятные недра, или беспредельно непонятная русская душа, или замысловатые русские мозги, куда поместились и беспрецедентная гениальность, и хвалёное русское лукавство, и прикладная смекалка, и неизбывная глупость, и безразмерная дурь.

 Короче говоря, или, если быть точным, коротко думая, наполовину нерусский Сакуров сделал вывод, что ему, как и немцу, всё смерть, что русскому хорошо. Или что русскому по барабану. Потому что расскажи Жорка о своих злоключениях любому своему чисто русскому односельчанину, то взамен он получил бы в лучшем случае фальшивое сочувствие. А в худшем – откровенное злорадство: что, дескать, получил, ветеран хренов?

 - …Ну, прихожу я к себе злой как собака и такой же голодный и звоню на работу своей жене, - продолжил повествовать распалившийся Жорка, - чтобы, значит, тащилась после обеда сразу домой, а не в свой сраный переход, где она деньги добывает для старинной знакомой своей долбанутой мамаши. А она мне в ответ: не могу, дескать, потому что партнёрские обязательства превыше всего…

 - Ну и ну, - только и имел, что сказать, Сакуров.

 - Но я и тогда не запил! – выкрикнул Жорка и хватанул очередную порции водки, азартно закусив дозу очередным бутербродом. – А получил-таки пенсию, накупил жратвы и засел дома, где вёл себя трезво и разумно всё время до отъезда…

 - Так это ты в дороге замутил? – уточнил Сакуров.

 - Позже! Когда сошёл с поезда на станции Кремлево, где надо пересаживаться на литер, бегающий из Павелеца в Угаров через нашу станцию…

 - Ну? – нетерпеливо спросил Сакуров, потому что услышал подозрительный шум на улице, а ему хотелось дослушать Жоркину историю до конца без комментариев Семёныча и даже хокку Варфаламеева.

 - …А на станции помимо меня, трёх старушек и одной девицы на выданье один в жопу пьяный мужик, - стал закругляться Жорка, потому что тоже услышал подозрительный шум. – Мужик этот ждал автобус на Шелемишево, но был настолько никакой, что мне, ещё совершенно трезвому, пришлось помочь дотащиться ему до большака. И, пока, помогал, мужик поведал мне, что едет с похорон сына, московского мента, которого завалили в Чечне. А потом пошарил по карманам, расплакался и сказал, что у него почему-то нет денег даже на копеечный билет до Шелимишево…