«Нет, столкнуться в разных пространствах не получилось бы», - решил Константин Матвеевич и стал с беспокойством наблюдать новое странное явление, порочащее его первоначальную версию. Дело в том, что Фома стал раскачивать своё каноэ и, соответственно, плескаться травой. Эта трава полетела в лицо Сакурову, а какая на фиг трава может попасть из одного пространства в другое?

 «Чёрт знает что!» - мысленно возмущался Сакуров.

 То, что он катится по инерции вверх, его не трогало, как и то, что Фома едет по траве на каноэ. Причём без всякого весла, как Сакуров – без лыжных палок.

 «Выходит дело, мы находимся с Фомой не в параллельных или перпендикулярных пространствах, – принялся развивать мысль Константин Матвеевич, совершенно не напрягая ног и совершенно не чувствуя былой сонливости, - а в соседних по ходу движения, но взаимоисключающих в силу полярности направлений по отношению к земному тяготению…»

 Мысль показалась Сакурову гениальной и удивительной по насыщенности научными терминами. Но ещё удивительней казался факт лёгкости, с какой Константин Матвеевич до такой мысли додумался. И, пока Сакуров тихо радовался своей гениальности, оказалось, что никакой полярности движений его и Фомы не существует, равно как взаимоисключающих по вышеназванной причине соседних пространств по ходу движения. И лыжи с каноэ куда-то подевались на хрен, и от зелёного холма ни черта не осталось, одни только фиолетовые заросли, сквозь которые они с Фомой продирались бок о бок и никуда друг от друга не удаляясь.

 «Вот те раз!» - хотел подумать Сакуров, но в его голове творилась какая-то вегетарианская каша и даже такая простая мысль у него не получилась.

 «Что за…» - сделал ещё одну попытку Константин Матвеевич, потом присмотрелся к Фоме, затем оглядел себя и понял, почему ему ни черта нормально не думается. Дело в том, что они с Фомой были какими-то примитивными обезьянами даже не из породы бабуинов, которые не то что про вот те раз, но и «мама!» в уме сказать не могут.

 «Угу», - подумал тогда Сакуров и, дабы не надрывать мозгов, сосредоточился на движении по зарослям с помощью всех своих четырёх конечностей. А потом, когда пришла нужда сигать с одной фиолетовой поросли на другую, включил в работу и хвост. Фома шустрил параллельно, а впереди, над верхней кромкой фиолетовых джунглей, замаячила гора Килиманджаро.

 - Какая она тебе на фиг Килиманджаро, - возразил Фома нормальным человеческим голосом, не теряя при этом своего временного обезьяньего обличья, - это Фудзияма.

 - Что ты говоришь, - также по-человечески спросил Сакуров и повис на одном только хвосте, чтобы дать отдых натруженным конечностям.

 - Притомился я, однако, - сказал Фома, свалился с дерева на фиолетовый мох и заснул.

 - Дело, - буркнул Сакуров, разжал хвост и свалился рядом.

 Проснулся он в своей каюте. Рядом стоял Парацельс и листал свод Правил Предупреждения Столкновения Судов. Вид у него был глубокомысленый, вид – капитанский, но какой-то экзотически зарубежный. В общем, обычная фуражка с крабом, пёстренькая безрукавка поверх традиционного тельника и дамские шорты, из-под которых наполовину видны ягодицы. Хотя ягодицы у Парацельса оказались так себе: какая-то худосочная с волосами фигня.

 - Ну? – строго спросил Парацельс, когда увидел, что Сакуров проснулся.

 - Ну… - промямлил Сакуров, прикидывая, за что его может вздрючить сам капитан, пусть даже неизвестного ему флота, не говоря уже о порте приписки. Одновременно старпом (Сакурову приснилось, будто он снова старпом )(42) сполз со своего рундука и обнаружил себя в одних шортах и сплошной татуировке.

 «Надо же», - подумал во сне Сакуров, не имевший в реальной жизни на своём теле ни одной татуировки. Подумав, Константин Матвеевич машинально посмотрел в иллюминатор и увидел остров в виде одной огромной горы.

 - И никакой это не остров, - загорячился Парацельс, - потому что где остров, а где целый континент.

 - Вы хотите сказать, что мы на виду целого континента? – вежливо переспросил Сакуров, испытывая некое двойственное отношение к присутствующему в его каюте. С одной стороны, лично к Парацельсу он не питал никакой особенной, по принципу чистой субординации, почтительности. В то время как к капитану судна…

 - Ну, конечно! – взмахнул руками Парацельс и нечаянно сбил капитанскую фуражку на затылок. – Что же вы, батенька, Африку не узнали?

 - Африку? – снова переспросил Сакуров и потянулся к иллюминатору поближе. Дело в том, что в бытность свою моряком Константин Матвеевич дальше Трапезунда (43) не ходил.

 - Ну, конечно, Африку! – пуще прежнего загорячился Парацельс. – Какой вы после этого к чёрту штурман, если Трапезунд от Африки отличить не можете!?

 - Но я… - попытался оправдаться Сакуров тем, что ничего такого даже не думал. То есть, про чёртов Трабзон с меркантильными турками, у которых ему не удалось выменять ничего путного на две бутылки традиционной водки, Константин Матвеевич таки подумал, но даже не думал сравнивать его с Африкой. А уж говорить такую ересь в присутствии целого капитана, потому что как можно сравнивать какой-то занюханный черноморский порт, где хрен положили на традиционную советскую водку, с целым континентом? Хотя гора в океане мало походила на целый континент.

 - Нет, он ещё оправдываться! Нет, он ещё спорить! – ещё больше разволновался, хотя куда уж больше, капитан.

 - Да я…

 - Молчать! – завизжал Парацельс. – В иллюминатор марш-марш!

 - Это ещё зачем? – запротестовал Сакуров, но барашки на судовом окне стал откручивать.

 - Шлюпка там у тебя под иллюминатором. Понял? Мухой в неё и – марш-марш в Африку! Нам же надо поспеть к Сакуре, поэтому жив-ва!

 Константин Матвеевич вылез из иллюминатора и увидел шлюпку с каким-то негром на вёслах. Шлюпка была шестивесельная, негр – один.

 «Ну, ничего, сейчас мы с кэпом подсядем и как-нибудь отгребёмся, - стал соображать Сакуров, - но почему такая спешка? Раньше, сколько я помню, мы никуда не гнали. И потом: какая на хрен Сакура в Африке?»

 - Какая надо! – заорал Парацельс и боднул Сакурова в зад своей фуражкой.

 «Вот докопался», - подумал Константин Матвеевич, примериваясь, как бы ему ловчее соскочить в раскачивающуюся на небольшой волне шлюпку с нахально ухмыляющимся негром. Одновременно Константин Матвеевич навскидку определил водоизмещение судна, которое он сейчас покидал несколько двусмысленным способом, высоту бортов, остойчивость и прочие параметры вплоть до качества надраенности ближнего скоб-трапа. А потом, когда определил, принялся рассматривать татуировку у себя на спине. Как это у него получалось, Сакуров не задумывался, но очень заинтересовался синим с красными фрагментами рисунком. В общем, татуировка напоминала морскую карту с обязательной розой ветров в нужном углу, курсами судов и отметками глубин и всевозможных отмелей. Больше того: на татуированной карте имелся похожий остров в виде единственной горы, именуемый авторитетным (в форме капитана) Парацельсом Африканским континентом, на одном из курсов красовался топографический кораблик, а рядом с корабликом была пририсована крохотная шлюпка, откуда невозможно скалился трудолюбивый негр. Затем на татуировке нарисовались масштабированные Сакуров с Парацельсом, первый сел на вёсла, второй взялся за румпель и карта на спине Константина Матвеевича ещё более (если учитывать скалящегося негра) оживилась. Что касается последнего, то он оказался вовсе не трудолюбивым, а совсем наоборот, потому что пересел на носовую банку и стал петь какую-то зажигательную негритянскую песню.

 «Интересная татуировка, - подумал раздвоившийся Сакуров, упираясь на вёслах и разглядывая свою спину, - можно сказать, татуировка не только живописная и поучительная в смысле географии, но живая и даже говорящая. В смысле, поющая…»

 И, пока один Сакуров грёб туда – не знаю куда, поскольку в таком состоянии он ощущал себя только за вёслами и ни черта, кроме вёсел, не видел, второй продолжал разглядывать свою собственную интересную спину и наблюдать жестикуляцию экзотического капитана, очевидно ругающего старпома за неправильно выбранный курс.