- Из трансцендентальной, - ответил инопланетянин.

 - Я так и знал! – радостно воскликнул Сакуров, спугивая синих рогатых жаб, барахтающихся в жёлтых болотинах. Он понятия не имел, что означает трансцендентальный, но его уверенность в правильности названия места, откуда прибыл его несколько странный проводник, от этого не становилась меньше.

 - Только я никакой не инопланетянин, - решил огорошить Сакурова трёхногий. Сейчас, поспешая впереди спутника, он не выписывал зигзагов, но прыгал по кочкам довольно прямолинейно.

 - Я так и знал! – совершенно не огорчился Сакуров.

 - Что я из трансцендентной цивилизации? (23)

 - Что вы не инопланетянин!

 - А кто я?

 - Вы – Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенхейм! – безапелляционно заявил Константин Матвеевич. – Правильно?

 Давным-давно, ещё в начале своей морской карьеры, когда Сакуров болтался на буксире между Сухуми и Батуми в должности старпома, он пристрастился к отгадыванию кроссвордов с фрагментами в журнале «Наука и жизнь». А однажды бывший старпом забуксовал на слове по вертикали со второй буквой «а» и предпоследней - «мягким знаком». Фрагментом, указывающим ключ к разгадке слова, была очень плохая фотография какой-то сильно подержанной гравюры. Устав биться над неизвестным словом, Константин Матвеевич взял в корабельной библиотечке следующий номер журнала и узнал, что мужика с плохой фотографии звать Парацельс. Затем Сакуров не поленился сходить в городскую библиотеку, там он воспользовался большой советской энциклопедией, нашёл в одном из томов пресловутого Парацельса и узнал про годы его жизни с 1493 по 1541 включительно плюс всю подноготную данного фрукта, известную авторам вышеупомянутой энциклопедии.

 «Вот, козлы! – разозлился тогда старпом ветхого буксира на составителей кроссворда. – Они бы ещё сюда фотографию Матфея, который написал евангелие от Луки, впарили и спросили бы, кто сей деятель есть?»

 Разозлиться он – разозлился, но на всю оставшуюся жизнь запомнил полные реквизиты основателя ятрохимии и небольшое лирическое отступление в энциклопедии насчёт образовавшихся в Советском Союзе двух научных школ, которые спорили, как правильно произносить главную фамилию древнего врачевателя: Гогенхейм или Гогенгейм. Спорили они, разумеется, за казённый счёт, потому что в советские времена поощряли всякие науки.

 - Да, я Парацельс, - без ложной скромности подтвердил проводник Сакурова и полуобернулся к нему. Сейчас он представлял собой несколько вычурный трельяж, усугублённый, помимо мебельных, тремя родными разными ногами великого целителя. В зеркале продолжал маячить перевёрнутый Сакуров, но по грудь, потому что его голова оказалась ниже нижнего обрамления овального зеркала.

 «И никуда я не перетекаю», - отметил Константин Матвеевич более или менее приемлемую цельность своего отражения и сделал ещё одну попытку забежать перед провожатым, но тот ускорился, при этом снова пошёл зигзагами.

 «Понятно!» - осенило Сакурова, и он тоже ускорился, но зигзагов повторять не стал, лишь старался не отстать и не свалиться с синей кочки в жёлтую промежность. Так они довольно долго брели до подножия Красной горки, хотя, казалось, протяни руку и – вот она. Да ещё эти рогатые лягушки. Они мешали движению не только Сакурова, но и Парацельса. И если у Сакурова синие лягушки просто путались под ногами, то по отношению к Парацельсу рогатые твари придумали особенно злокозненную тактику. А именно: когда тот делал зигзаг вправо, на его двухцветную спину прыгали левые лягушки, когда Парацельс сворачивал влево – на его спину прыгали правые лягушки. Запрыгнув на спину старинного врачевателя и придумщика ятрохимии (24), и правые, и левые лягушки начинали чувствительно бодать свою жертву, и тот даже сбивался со своего ритмичного зигзага. Константин Матвеевич, наблюдая подобное безобразие, обратил внимание на тот странный факт, что, оказавшись на двухцветной спине из жёлтых и синих полос, расположенных весьма произвольно, лягушки тоже становились двухцветными, но почему-то не мимикрировали, и Сакуров видел их так же хорошо, как блох на голой розовой собаке. Впрочем, как и самого проводника, вроде бы и синего с жёлтым, но заметного на фоне сине-жёлтого ландшафта на манер свежего мухомора в палой траве чисто золотого цвета. Другими словами, ни Парацельс, ни лягушки не собирались маскироваться, и это получалось у них тем эффективней, чем больше предпосылок они для этого имели.

 - Внимание! – предупредительно поднял нормальную человеческую руку Парацельс. – Мы вступаем во владения Амфетамина!

 - Какой ещё Амфетамин?! – разволновался Сакуров. – Это же Красная горка! Она Красная потому, что одна из одной глины на всю округу! Из неё раньше кирпичи делали, поэтому в центре должна быть воронка. Ну?!

 - Один фенила слева и два амино-пропана справа, - бесстрастно доложил Парцельс, встряхнулся, словно собака, сбрасывая с себя надоедливых лягушек, и попёр вверх по идеально красному склону.

 - Нет, ты погоди! – продолжил горячиться Сакуров, очень удивляясь самому себе – почему он в этом сне (вернее – в этом продолжении сна) так возбуждается? – Что ещё за Амфетамин? Наркотик такой, да? Только учти: я в наркоту ни ногой. С меня и водки хватает!

 - Прошу прямо за мной! – велел Парацельс и, кстати, вильнул вправо.

 - Прямо – так прямо, - не стал спорить Сакуров и погнал влево.

 «И никакой это не Амфетамин, а самая настоящая Красная горка», - уже мысленно возражал Константин Матвеевич. Он знал эту горку, как облупленную, потому что не раз и не два забредал на её лысые пологие склоны, усыпанные в сезон осенних дождей говорушками (25). Посередине горку разрыли для глиняных нужд, но это случилось давно и теперь в месте раскопок росли молоденькие осинки.

 «Ну, точно, Красная горка!» - продолжал мысленно кипятиться Сакуров. натыкаясь на знакомые отвесные скалы и приближаясь к своеобразному входу довольно мрачного вида в ещё более неприветливое ущелье. Там и сям виднелись красные деревья-исполины, сплошь переплетённые красными лианами и цепями из червонного золота. На цепях сидели красные коты и лаялись по-собачьи.

 «Всё правильно! – с воодушевлением подумал Константин Матвеевич. – Знаю я этих котов: они по-человечески говорить умеют, не то, что по-собачьи. Вот только как их звать – позабыл. Как-то очень просто, но как? Блин!».

 - Их звать Адреналин и Нонадреналин, (26) - напомнил Парцельс и, проходя мимо них, грозно цыкнул по очереди на обоих. Коты послушно влезли по цепям на деревья, но лаяться не перестали.

 - Точно! – хлопнул себя по лбу Сакуров и вдруг почувствовал вялость, приступ аппетита и какую-то липкую сонливость. (27)

 - Если можно, потерпите ещё немного? – попросил Парацельс.

 - А чё терпеть-то? – заплетающимся языком возразил Константин Матвеевич и заплетающимися ногами потащился за старинным медиком.

 - Да тут место одно есть интересное. Посмотрите и – можно будет поспать.

 «Можно подумать, я уже не сплю», - мысленно возразил Сакуров, ощутил непреодолимое желание улечься там, где стоит, но оживившееся насчёт интересного места любопытство подтолкнуло его дальше. Они миновали ущелье, затем пересекли горное плато, переправились вброд через реку с водопадом и по поросшему красным кустарником склону поднялись на вершину, как утверждал Парацельс, владений какого-то таинственного Амфетамина. Хотя Сакуров один в один видел, что это Красная горка.

 - Ну, где твоё место? – засыпая на ходу, но с непреходящим интересом спросил Константин Матвеевич. Где-то во второстепенном сознании снова появилась мысль о Сакуре, но Сакуров снова не обратил на эту мысль должного внимания, а лишь подумал, что если это интересное место окажется Сакурой, он будет чувствительно разочарован.

 - Да нет, до Сакуры ещё идти и идти, - успокоил его Парацельс, - а это – вот!

 И он театральным жестом показал на поросший красным лишаём красный металлический цилиндр. Сначала, когда Сакуров и Парацельс поднялись на совершенно лысую вершину, на ней отсутствовали вообще всякие предметы, не говоря уже о каких-то цилиндрах. Поэтому цилиндр, на который указывал Парацельс, в прямом смысле этого слова вылупился из центра вершины владений Амфетамина. Причём вылупился как-то так неожиданно и буднично одновременно, что факт его явления рядом с Парацельсом на совершенно лысой вершине не вызвал никакого дополнительного недоумения со стороны Сакурова. То, что цилиндр металлический и вылупился именно из центра, также не вызывало никаких сомнений. Лишайник выглядел чистым лишайником, и красный на красном смотрелся так же контрастно, как белый горошек на чёрном поле. Или наоборот.