Вместе с ними срыгнули в НАТО бывшие советские прибалты, а за ними стали проситься туда же и грузины с хохлами. Первым делом они поклялись в вечной дружбе прибалтам, те от дружбы отказываться не стали, но сильно огорчили грузино-хохлацких дружбанов своим принципиальным заявлением о недопустимости приёма в НАТО таких тёмных (по сравнению с прибалтами) народов, как опухшие от горилки хохлы и немытые от перерасхода всей наличной воды для производства «Боржоми» грузины.
А потом в Россию повезли ядерные отходы. Часть из них доехала до Рязанской области. И, пока Жорка ездил за пенсией в своё Болшево, а Семёныч с Варфаламеевым пропивали штурманских кур, в тридцати километрах от Серапеевки какие-то ушлые предприниматели мгновенно открыли полигон по соответствующей переработке. Полигон базировался на месте бывшего скотного двора, туда предприниматели доставили ёмкости с отходами, получили деньги из казны на модернизацию перерабатывающего производства и смылись. Спустя некоторое время про ёмкости пронюхало местное население и скоро эти ёмкости, освобождённые от ядерных отходов, перекочевали на дворы и подворья для всяких хозяйственных нужд, в том числе – питьевых. А отходы остались себе на бывшем скотном дворе, над которым скоро перестали летать вороны и прочая паразитская птичья сволочь.
«Ну и ну!» - только и дивился Сакуров, узнавая про отходы, которые лежали всего в тридцати километрах от его дома, из Лондонских газет, каковые в Интернете почитывал Жорка, чтобы затем рассказать о них односельчанам. Местные газеты, и столичные в том числе, об ядерных отходах, перевозимых из Европы в Россию, скромно помалкивали. Зато вовсю пузырились европейские активисты, по территории чьих стран данные злокачественные отходы перевозились.
«Да фигли они вредные?! – разорялся Семёныч за бутылкой очередного магарыча со стороны Сакурова, реализовавшего очередную тонну яблок на одном из Подмосковных рынков. – Вон, кум мой из Шкельцов (133) одну такую тару у себе в огороде поставил, всю осень оттуда для бани воду брал и до сих пор у него пичужка стоит…»
«Что, свечку держал?» - ехидно спрашивал Жорка.
«Ну почему ты такой некультурный человек?!! – заводился Семёныч. – Что ты всегда поперёк лезешь? Да ещё уважаемую соседку обидел…»
Уважаемой соседкой Семёныч обзывал учительницу, припёршуюся под занавес осенних каникул в Серапеевку. Она первым делом зашла к бывшему почётному столичному таксисту, поплакалась ему о чём-то своём в жилетку, подарила четвертинку дешёвой водки и испросила немного дровишек. Семёныч, надо отдать ему должное, своих дров ей много не дал, но, апеллируя христианским чувствам зимующих односельчан вышеупомянутой четвертинкой, стал требовать дров для учительницы у них. Варфаламеев притаранил дачнице целую тележку, не менее полкуба ядрёных дров, Сакуров отвалил мешок брикета, а Жорка послал Семёныча (а заочно и учительницу) на три буквы.
«Это чем я её обидел? – орал Жорка. – Что дров не дал?! У меня, между прочим, одна рука, а у неё есть сын, зять и внук, без пяти минут мордоворот. Вот пусть бы кто-нибудь из них приехал сюда в этакую непогодь и снабжал бы старую грымзу дровами!»
«Ох, и некультурный ты человек! – продолжал нудить Семёныч. – У человека трудности, а он ещё и оскорбляет…»
«Знаю я эти трудности! – не унимался Жорка. – Её зятёк назанимал денег у дружков-каратистов под бельгийский спирт, но спирт реализовал единолично и снова смылся за границу. Сына отправил в Англию в какой-то пансионат, а сам сидит на Мальте, вырученное бабло крутит. А в это время его жена в Москве квартиру по объявлению пристраивает. Сама поселилась у свекрови на даче, и мамаше с брательником и евоным семейством порекомендовала временно из Москвы смыться. Ну, чтобы озлобленные дружки-каратисты кого-нибудь не порешили. То есть, они всей полуинтеллигентной шоблой своё будущее процветание строят, а я им дрова подавай. Да хрен им всем на рыло!»
«Георгий, откуда такие подробности?» - спрашивал Варфаламеев, оторвавшись от мысленного созерцания самого себя в поисках очередного хокку от Басё.
«Знаю, потому что моя работает с одной шмырлой, которая накоротке с нашей учительшей», - отмахивался Жорка, выпивал сто пятьдесят и с места в карьер начинал ругать новые порядки, русскую глупость и прочий беспредел. Одним из образчиков коего являлось свежее заявление козла Ельцина о том, что он тоже не прочь в НАТО.
«Нет, слыхали?! – хохотал в полужопу пьяный Жорка. – Россию – в НАТО! Да какой мудак нас туда пустит! Ведь Россией, так же, как и распоясавшимися террористами, можно пугать американских баранов-обывателей, чтобы не кряхтели из-за расходов на систему ПРО и прочий военно-промышленный комплекс!»
«Да, американский ВПК так легко не сковырнуть, как наш, - соглашался Варфаламеев, снова оторвавшись известно от чего, - потому что ихним ВПК рулят крепкие частники, которым лучше Армагеддон с новым Всемирным потопом, чем потеря прибылей хотя бы на пять процентов…»
«Вот именно! – поддакивал Сакуров. – Это нашим демократам ни черта не надо, ни флота с армией, ни Чёрного моря с Балтикой, и нас скоро сможет взять голыми руками любая сволочь…»
Говоря так, Константин Матвеевич слегка кривил душой, чтобы не перечить другу Жорке. Самому же ему честно – откровенно и по большому счёту были по барабану и развал армии, и разруха экономики, и прочий творимый демократами беспредел, но на государственном уровне. Потому что где государство, а где – маленький Сакуров. Зато маленькому Сакурову сильно доставалось по вышеупомянутому барабану от беспредела, лично касающегося его предпринимательской деятельности, каковая деятельность могла сделать его, Сакурова, зажиточным человеком. И в данном творимом беспределе на уровне мелкого предпринимательства, сталкивающегося с мелким рэкетом и прочими мелкими безобразиями, бывший морской штурман не углядывал связи с такими глобальными явлениями, как развал целой армии и разруха остальной экономики. Да, на этих явлениях нехило наживались определённые группы людей, но какое к ним и к явлениям имел отношение маленький Сакуров? Да никакого. А вот к простым русским людям, ментам и рэкетирам, ещё как имел. То есть, это они к нему имели. И, скорее, не отношение, а свой откровенно поросячий интерес. Поэтому им, маленькому Сакурову, маленьким ментам и маленьким рэкетирам приходилось как-то договариваться, подстраиваться и крутиться, чтобы менты с рэкетирами оставались с интересом, а Сакуров – с какой-никакой прибылью и целым организмом.
«Вот именно, - прикидывал он, слушая распинающегося Жорку, - с прибылью да целым организмом плевать я хотел на расширение этого сраного НАТО. Потому что лично меня оно совершенно не касается. Как не касается оно теперешних хозяев московских рынков, приехавших из самой Азербайджанской глухомани, многие из которых даже не знают, как данная аббревиатура – НАТО – расшифровывается…»
В это время Жорка – пока Семёныч спал, иначе они подрались бы, – принялся за деградацию, каковая злыдня навалилась на бедную страну Россию. То есть, Жорка заявлял, что, прежде чем Россия загинет окончательно, она должна окончательно же деградировать.
«Да и в рот ей ноги, - непочтительно думал Сакуров, - пусть деградирует, если ей это нравится. А мне главное, чтобы к «фольксу» запчасти не переводились, да хозяева московских с подмосковными рынками свою собственность хотя бы ещё лет пять не переделывали».
На этом месте бывший морской штурман ловил себя на мысли, что сам он как-то быстро деградировал из ура-патриота, ругающего последними словами ренегата Познера, в замшелого обывателя. Наверно, за последнее время бывший морской штурман и вынужденный переселенец заметно «разбогател», да и смерть соседа показала, что всё суета, одна жизнь – штука серьёзная. А ещё Сакуров завёл бабу. Эта баба, проводница хлебного вагончика, раз в три дня каталась маршрутом «Ряжск – Павелец 2», она имела возраст за тридцать, мужа, заядлого охотника-рыболова, огромные синие глаза, приличную фигуру и нрав настолько независимый, что могла запросто отомстить мужу, загулявшему после очередной охоты с дежурной стрелочницей, адекватным демаршем. Короче говоря, когда Сакуров в очередной раз ехал железкой в Москву реализовать зелень, жгучая блондинка из хлебного вагона завлекла его к себе в служебное купе, где и отомстила своему распутному мужу. С тех пор Сакуров раз в три дня бегал на станцию, садился в хлебный вагон и катался до Павелеца второго и обратно. Блондинка угощала Сакурова домашним квасом, он её – водкой. В общем, они подружились, но не настолько, чтобы заговаривать о смене адюльтера на более законные отношения. Тем более что блондинка была с двумя детьми и по-своему продолжала любить своего непутёвого мужа. Сакурова такая его дружба с блондинкой вполне устраивала, он заметно остепенился, его мысли перестали метаться от большой политики к малым аграрным нововведениям и, несмотря на уплотнение рабочего графика за счёт регулярных визитов, Константин Матвеевич стал даже толстеть.
