Потом наступила весна, годовая инфляция побила свои собственные прошлогодние рекорды, Сакуров дождался, когда Мироныч отвалит в госпиталь, и занялся реализацией копчёной свинины. Реализация принесла совершенно смешную чистую прибыль, но Константин Матвеевич не пал духом, а продолжил упираться на ниве единоличного обогащения. Он строго менял рубли на доллары, выискивая наиболее выгодные – в смысле обменного курса – обменные пункты, потому что в отделениях Сбербанка драли за операции втридорога. И так однажды, гоняясь за грошовой выгодой, нагрелся на целых триста долларов. Ему потребовались рубли для приобретения приглянувшейся ручной дисковой пилы, Константин Матвеевич решил обменять обратно недавно приобретённые триста долларов, а они оказались фальшивыми.

 «Вот так вот, - удручённо думал бывший морской штурман, возвращаясь из Москвы на «фольксвагене» домой без долларов и пилы, - теперь уже в обменниках стали жулить. Ну и народ…»

 С тех пор Сакуров менялся только в отделениях сбербанка.

 Потом накатило лето, его сменила осень, затем снова навалилась зима со всеми своими снегами, морозами, оттепелями и завирухами (128). Ельцин продолжал пить, Черномырдин продолжал экономить, Чубайс заработал свой первый миллиард, Алабин, глава Угаровской районной администрации, порешив ещё несколько человек, прибрал к рукам местный мясокомбинат. Семёныч допился до белой горячки, и гонялся по деревне за Петровной с солёным огурцом в руке. Та бегала-бегала, орала-орала, а когда увидела, что Семёныч гоняется за ней не с пистолетом, а с огурцом, накостыляла благоверному по шее и сдала его в наркологический диспансер. А так как местные наркологи, равно как нейрохирурги, дантисты, окулисты и педиатры давно перешли на натуроплату (смотри про экономного Черномырдина), то экспресс-лечение Семёныча в наркологическом диспансере обошлось глупой Петровне в три мешка картошки и сто долларов из неприкосновенных запасов. А вот для полной выписки вздорного Семёныча потребовалось присутствие его крутого сына, который работал в таком месте, где зарплату выдавали своевременно. Дело в том, что местные наркологи не рассчитывали получить с жены пациента больше картошки, но когда та сама притаранила (воспользовавшись, кстати, машиной Сакурова) сто баков, призадумались. Но ненадолго, и огорошили глупую бабу таким резоном, что, дескать, маловато будет, потому что они не только вылечили Семёныча от белой горячки, но и закодировали его от пьянства, курения и прочей наркотической зависимости, включая женщин лёгкого поведения, на всю оставшуюся жизнь. В общем, наркологи отняли у Семёныча штаны, документы и стеклянный глаз, пообещав вернуть всё это после выписки, каковая выписка произойдёт тогда, когда Петровна подгонит ещё триста долларов. Или хотя бы сто двадцать.

 Короче говоря, пришлось ждать Вовку.

 Потом Семёныча торжественно встречала вся деревня.

 Семёныч, несмотря на пожизненную кодировку, напился в день выписки до состояния риз. Петровна же предусмотрительно уехала погостить к сыну.

 И вот снова наступила весна. Петровна к тому времени вернулась в деревню и при каждом удобном случае ругала Сакурова, почему-де этот мерзавец не возит ей из Угарова хлеб, молоко, подсолнечное масло и всё остальное, необходимое для еды помимо куриных яиц и картошки с морковкой. Сакуров вяло отговаривался тем, что никто его ни о чём не просил. И что, самое смешное, ему никто ни разу не дал денег на приобретение требуемых продуктов. Однако Петровна ругалась ещё пуще.

 И, пока они так препирались, выяснилось, что в этом году никаких пастухов с их молодняком на откорме не будет. Дело в том, что последний председатель акционерного общества, в котором работали Мишка с Витькой, терпел-терпел, да и порезал весь наличный скот на хрен. Больше того: он снял с себя полномочия руководителя акционерного общества и открыл цех по пошиву мелкого трикотажа в виде спортивных трусов и полосатых тельняшек.

 «Это хорошо, что Мишка с Витькой накрылись, - прикидывал вечно занятой Сакуров, - а то надоели до смерти… Да и скотина всюду лезла, одних изгородей сколько делать приходилось… И, может быть, наши пить меньше будут, потому что раньше что ни забой тёлки, то грандиозная пьянка…»

 Тут он, конечно, ошибся, потому что ни Жорка, ни Семёныч, ни Варфаламеев пить меньше не стали. Мироныч пил наравне со всеми. В госпитале, где он всех достал, ему поправили не только зрение, но и всё остальное пошатнувшееся от неуважения поросячьего бизнесмена Сакурова здоровье. А также сделали новую челюсть и подарили чемодан списанного постельного белья. А может, он его сам спёр и теперь предлагал всем желающим за недорого.

 За весной, как правило, последовало лето. Сакуров крутился как угорелый. Темпы инфляции стали сбавлять резвость. Зато комбикорм и зерно подорожали. А так как бывшее совхозное, ныне акционерное, стадо приказало долго жить, то Сакурову приходилось ездить за комбикормом в соседний район и покупать его за нормальные деньги у тамошнего акционерного общества. Тем временем в садах зрели яблоки, и Константин Матвеевич рассчитывал толкнуть тонну-другую на Московских рынках. Но легко сказать – толкнуть – если их ещё надо было собрать. Однако бывший морской штурман не ленился, он мотался в бывший совхозный сад, откупался от случавшейся там охраны первачом, собирал яблоки и возил их в Москву. Вместе с Сакуровым в сад мотался Виталий Иванович. А иногда Виталий Иванович мотался один на своём велосипеде, потому что не всегда ему случалась оказия с односельчанином. В саду Виталий Иванович грузился как верблюд и еле тащил свой велосипед, чтобы затем свезти яблоки на Угаровский рынок и там толкнуть их почти за бесценок. Но Черномырдин продолжал экономить, поэтому Виталию Ивановичу, не имеющему возможности ездить с товаром в богатую столицу, годилась в хозяйстве каждая копейка. Тем более что у него сидело на руках четверо внуков, один безработный зять и одна незамужняя дочь-бесприданница.

 Так Виталий Иванович и надорвался. Вернее, помер.

 Случилось это аккурат после яблочного спаса.

 Вечером Виталий Иванович притащил очередной мешок яблок, а ночью с ним случился удар. О смерти односельчанина Сакуров узнал от Семёныча. Тот припёрся к Сакурову часов в пять утра и радостно сообщил трагическую весть.

 «Сплю я, понимаешь, а ко мне в окно кто-то стучит! – захлёбываясь от восторга, повествовал Семёныч. – Ну, думаю, сейчас пристрелю, заразу! Смотрю, а там Нинка – и в голос! Караул, кричит, Виталя помер! Помоги, дескать, Алексей Семёныч, свезти покойного кормильца на городскую квартиру!»

 «Свёз?» - севшим от трагического потрясения голосом машинально поинтересовался Сакуров.

 «Свёз!» - не сбавляя веселья, сказал Семёныч.

 «Я не пойму – чему ты радуешься?» - наконец удивился Константин Матвеевич, ощущая в немеющих от тяжелого постоянного физического труда руках не то озноб, не то оторопь.

 «Да кто радуется? – осклабился Семёныч. – Это я к тому, что не фиг было надрываться. А то вишь, развёл хозяйство, как кулак, да ещё по садам не уставал шарить. Что, мало ему было? Ты вот тоже, гляди, где-нибудь перевернёшься, за деньгами гоняясь-то…»

 «За какими таким деньгами? – стал заводиться бывший морской штурман. – Я тебе сейчас пятак начищу, падла!»

 «Давай лучше помянём покойного», - дружелюбно возразил бывший почётный столичный таксист и достал из кармана пластиковую литровую бутылку, честно заработанную за утреннее беспокойство и транспортные услуги специфического свойства. То ли Семёныч не смог добудиться Варфаламеева, дрыхнувшего в своей избе без задних ног после вчерашней пьянки и трёх хокку, сочинённых во время оной, то ли он хотел подкузьмить Сакурова: зачем, дескать, Нинка прибежала не к тебе за микроавтобусом, а ко мне за простой легковухой? А может, он снова поругался с Гришей и Жоркой? Или, памятуя сухой закон Сакурова, решил съесть литр Нинкиного самогона один? Но, как оказалось, у Семёныча образовалась небольшая нужда в буксировочном тросе, тормозной жидкости и бензине, и он решил воспользоваться случаем.