- Кто же ему мешает это? - воскликнул Павел.

- Не решается, видно!.. Впрочем, инвентари в юго-западных губерниях[60] сделали некоторым образом шаг к тому! - присовокупил Марьеновский; но присовокупил совершенно тихим голосом, видя, что горничная и Иван проходят часто по комнате.

- Что же тогда с нами, помещиками, будет? - спросила Фатеева.

Марьеновский пожал плечами.

- Вероятно, помещиков вознаградят чем-нибудь! - проговорил он.

- Что их вознаграждать-то! - воскликнул Замин. - Будет уж им, помироедствовали. Мужики-то, вон, и в казну подати подай, и дороги почини, и в рекруты ступай. Что баря-то, али купцы и попы?.. Святые, что ли? Мужички то же говорят: "Страшный суд написан, а ни одного барина в рай не ведут, все простой народ идет с бородами".

- В Пруссии удивительно как спокойно рушилось это право, - сказал Марьеновский. - Вы знаете, что король, во все продолжение разрешения этого вопроса, со всем двором проживал только по 50-ти тысяч гульденов.

- Пруссии, как и вообще немцам, предстоит великая будущность, - сказал Неведомов.

Он очень любил и немцев и литературу их.

- Что немцы! - воскликнул Замин. - Всякий немец - сапожник.

- Как, и Шиллер - тоже сапожник? - спросил его Павел.

- И Шиллер - сапожник: он выучился стихи писать и больше уж ничего не знает. Всякий немец - мастеровой: знает только мастерство; а русский, брат, так на все руки мастер. Его в солдаты отдадут: "Что, спросят, умеешь на валторне играть?.." - "А гля че, говорит, не уметь - губы есть!"

- Позвольте мне представить, как барышни поют: "Что ты спишь, мужичок?" - вмешался вдруг в разговор Петин.

- Пожалуйста! - сказал с великою радостью Павел.

Петин сел к столу и, заиграв на нем руками, как бы на фортепьянах, запел совершенно так, как поют барышни, которые не понимают, что они поют.

- Очень похоже! - сказала Фатеева.

Петин встал, раскланялся перед нею, уже как француз, и проговорил:

- Merci, madame.

Разговор после того снова склонился на несколько отвлеченные предметы и перешел, между прочим, на заявивших уже себя в то время славянофилов.

- Был, брат, я у этих господ; звали они меня к себе, - сказал Замин, баря добрые; только я вам скажу, ни шиша нашего простого народа не понимают: пейзанчики у них все в голове-то, ей-богу, а не то, что наш мужичок, - с деготьком да луком.

- Хороши и противники-то их - западники, - сказал своим грустным голосом Неведомов. - Какое высокое дарование - Белинский, а и того совсем сбили с толку; последнее время пишет все это, видно, с чужого голоса, раскидался во все стороны.

- Не знаю, я за границей, - начал Марьеновский, - не видал ни одного русского журнала; но мне встретился Салов, и он в восторге именно от какой-то статьи Белинского.

- Он обыкновенно в восторге от всякой книжки журнала, - подхватил Неведомов.

- Особенно, когда этим можно кого-нибудь попилить или поучить, пояснил Павел.

- Именно: попилить и поучить! - подтвердил Марьеновский.

Вихров был совершенно доволен тем, что у него на вечере говорилось и представлялось, так как он очень хорошо знал, что Клеопатра Петровна никогда еще таких умных разговоров не слыхивала и никогда таких отличных представлений не видывала.

При прощании просили было Петина и Замина представить еще что-нибудь; но последний решительно отказался. Поглощенный своею любовью к народу, Замин последнее время заметно начал солидничать. Петин тоже было отговаривался, что уже - некогда, и что он все перезабыл; однако в передней не утерпел и вдруг схватился и повис на платяной вешалке.

- Глядите, глядите!.. На что он похож? - воскликнул Замин, показывая на приятеля.

- На сухую рыбу, - проговорил Павел.

- На енотовую шубу вытертую, - сказал Замин.

Все взглянули: и в самом деле - Петин был похож на енотовую шубу.

- Совершенно шуба вытертая, - подтвердила и m-me Фатеева.

Когда все ушли, Павел не утерпел и сейчас же ее спросил:

- Ну, как тебе понравились мои приятели?

- Марьеновский, по-моему, очень умный человек!

- Я этого ожидая, - подхватил Павел, - но умнее всех тут Неведомов.

- Я этого не знаю: он все больше молчал, - сказала m-me Фатеева.

- А какова прелесть - Замин с своим народолюбством и Петин!

- Петин - это шут какой-то, - отвечала Фатеева.

- Да, но шут умный, который стоит тысячи глупых умников.

M-me Фатеева ничего на это не возразила; но, по выражению лица ее, очень ясно было видно, что приятели Вихрова нисколько ей не понравились и она вовсе их разговоры не нашла очень умными.

То, о чем m-me Фатеева, будучи гораздо опытнее моего героя, так мрачно иногда во время уроков задумывалась, начало мало-помалу обнаруживаться. Прежде всего было получено от полковника страшное, убийственное письмо, которое, по обыкновению, принес к Павлу Макар Григорьев. Подав письмо молодому барину, с полуулыбкою, Макар Григорьев все как-то стал кругом осматриваться и оглядываться и даже на проходящую мимо горничную Клеопатры Петровны взглянул как-то насмешливо.

- Я еле-еле нашел вашу квартиру: в каком захолустье живете! - произнес он.

- Да, мы переехали, - отвечал Павел, распечатывая письмо.

- Что ж, тут барыня, что ли, какая содержит эту квартиру? - продолжал допрашивать Макар Григорьев.

- Барыня! - отвечал Павел и, начав читать письмо, с каждой строчкой его бледнел все больше и больше.

"Любезный сын, Павел Михайлович! - выводил полковник своими каракулями. - Сейчас приезжал ко мне Борис Николаевич Фатеев и известил меня, что жена его снова бежала от него и ныне пребывает в Москве, у тебя в доме, находясь с тобой в близком сожительстве. Разумея то, что в твои лета тебе надо уже иметь какую-нибудь бабу-забавку, я при оном полагаю, что гораздо бы лучше тебе для сего выбрать девку простую, чем срамить тем своего брата-дворянина. Я же господину Фатееву изъяснил так: что сын мой, как следует всякому благородному офицеру, не преминул бы вам дать за то удовлетворение на оружие; но так как супруга ваша бежала уже к нему не первому, то вам сталее спрашивать с нее, чем с него, - и он, вероятно, сам не преминет немедленно выпроводить ее из Москвы к вам на должное распоряжение, что и приказываю тебе сим письмом немедленно исполнить, а таких чернобрысых и сухопарых кошек, как она, я полагаю, найти в Москве можно".

Павел любил Фатееву, гордился некоторым образом победою над нею, понимал, что он теперь единственный защитник ее, - и потому можно судить, как оскорбило его это письмо; едва сдерживая себя от бешенства, он написал на том же самом письме короткий ответ отцу: "Я вашего письма, по грубости и неприличию его тона, не дочитал и возвращаю его вам обратно, предваряя вас, что читать ваших писем я более не стану и буду возвращать их к вам нераспечатанными. Сын ваш Вихров".

Запечатав снова письмо, он подал его Макару Григорьеву.

- Возврати это письмо обратно к отцу и более его писем не трудись приносить ко мне, - проговорил он.

- А что он, видно, больно строгонько пишет к вам? - спросил его Макар Григорьев, принимая письмо.

- Да, чересчур уж!

- Он и мне о том же самом пишет, - прибавил Макар Григорьев.

- О чем это? - спросил Павел.

- О барыне-то этой, - отвечал Макар Григорьев, указывая головой на дверь в следующую комнату.

- Тсс... тише! - остановил его Павел.

- Пишет, - начал Макар Григорьев уже шепотом, - чтобы вы ее как-нибудь поскорее отправили от себя.

- О, вздор какой!

- И пишет, чтобы я и денег вам не выдавал, пока вы не проводите ее: осерчал, видно, старик сильно!

- Что же, ты и не будешь мне выдавать?

- А откуда же мне? Я ведь не свои вам даю, а его же.