- Что же извозчика не взяла, ништо тебе! - сказал ей Еспер Иваныч с укором.

- Не люблю я этих извозчиков!.. Прах его знает - какой чужой мужик, поезжай с ним по всем улицам! - отшутилась Анна Гавриловна, но в самом деле она не ездила никогда на извозчиках, потому что это казалось ей очень разорительным, а она обыкновенно каждую копейку Еспера Иваныча, особенно когда ей приходилось тратить для самой себя, берегла, как бог знает что.

- А вот за то, что ты побоялась мужика, мы покажем тебе привидение!.. Прекрасный незнакомец, выйди! - обратился Еспер Иваныч к драпировке.

Павел вышел из-под нее, очень довольный, что засада его наконец кончилась.

- Ай, батюшки, кто это! - воскликнула Анна Гавриловна, в самом деле испугавшись.

Еспер Иваныч от души смеялся этому.

- Вот не гадано, не думано! - продолжала Анна Гавриловна, поуспокоившись. - Давно ли изволили приехать? - прибавила она, обращаясь с своей доброй улыбкой к Павлу.

- Сегодня, - отвечал тот ей, стараясь насильно улыбнуться.

- А что, - продолжала Анна Гавриловна после некоторого молчания и как бы насмешливым голосом, - не видали ли вы нашей Клеопатры Петровны Фатеевой?

- Видел, - отвечал Павел. Ему показалось, что скрыть это было бы какой-то трусостью с его стороны.

- Слышали, какую она штуку отпустила, - уехала от мужа-то?

- И прекрасно сделала: не век же ей было подставлять ему свою голову! произнес Павел серьезно. Он видел, что Анна Гавриловна относилась к m-me Фатеевой почему-то не совсем приязненно, и хотел в этом случае поспорить с ней.

- Что тут прекрасного-то? - воскликнула, в свою очередь, Анна Гавриловна. - Зачем же она обобрала-то его, почесть что ограбила?

- Кто же его обирал? - спросил сердито Павел.

- Как кто? Этакого слабого человека целую неделю поймя поили, а потом стали дразнить. Господин Постен в глазах при нем почесть что в губы поцеловал Клеопатру Петровну... его и взорвало; он и кинулся с ножом, а тут набрали какой-то сволочи чиновничишков, связали его и стали пужать, что в острог его посадят; за неволю дал вексель, чтобы откупиться только... Так разве благородные господа делают?

Павел грустно и ядовито улыбнулся.

- Не знаю, Анна Гавриловна, - начал он, покачивая головой, - из каких вы источников имеете эти сведения, но только, должно быть, из весьма недостоверных; вероятно - из какой-нибудь кухни или передней.

Анна Гавриловна при этом немного покраснела.

- Действительно, - продолжал Павел докторальным тоном, - он бросился на нее с ножом, а потом, как все дрянные люди в подобных случаях делают, испугался очень этого и дал ей вексель; и она, по-моему, весьма благоразумно сделала, что взяла его; потому что жить долее с таким пьяницей и негодяем недоставало никакого терпения, а оставить его и самой умирать с голоду тоже было бы весьма безрассудно.

- Да этот бы господин Постен и содержал ее и кормил, коли очень ее любит! - возразила Анна Гавриловна.

- Что любит ее или нет господин Постен - этого я не знаю; это можно говорить только гадательно; но что господин Фатеев погубил ее жизнь и заел весь ее век - это всем известно.

- Так, да, - подтвердил эти слова Павла и Еспер Иваныч.

- Век ее заел! - воскликнула Анна Гавриловна. - А кто бы ее и взял без него!.. Приехавши сюда, мы все узнали: княгиня только по доброте своей принимала их, а не очень бы они стоили того. Маменька-то ее все именье в любовников прожила, да и дочка-то, верно, по ней пойдет.

- Опять и это тоже вопрос, - возразил Павел, - что хуже: проживаться ли в любовников или наживаться от них? Первое еще можно объяснить пылким темпераментом, а второе, во всяком случае, значит - продавать себя.

Анна Гавриловна опять немного покраснела; она очень хорошо поняла, что этот намек был прямо на нее сказан. Еспер Иваныч начал уже слушать этот разговор нахмурившись.

- Она там сама делай - что хочет, - начала снова Анна Гавриловна, никто ее не судит, а других, по крайней мере, своим мерзким языком не марай.

- Кого же она марала? - спросил Павел.

- Да нашу Марью Николаевну и вас - вот что!.. - договорилась наконец Анна Гавриловна до истинной причины, так ее вооружившей против Фатеевой. Муж ее как-то стал попрекать: "Ты бы, говорит, хоть с приятельницы своей, Марьи Николаевны, брала пример - как себя держать", а она ему вдруг говорит: "Что ж, говорит, Мари выходит за одного замуж, а сама с гимназистом Вихровым перемигивается!"

Еспер Иваныч еще более при этом нахмурился. Ему, по всему было заметно, сильно не нравилось то, что говорила Анна Гавриловна, бывшая обыкновенно всегда очень осторожною на словах, но теперь явившаяся какой-то тигрицей...

Что делать - мать, и детеныша ее тронули!

- И это, вероятно, сплетня из какого-нибудь весьма неблаговидного источника! - произнес Павел и более уже не говорил об этом предмете.

Все, что он на этот раз встретил у Еспера Иваныча, явилось ему далеко не в прежнем привлекательном виде: эта княгиня, чуть живая, едущая на вечер к генерал-губернатору, Еспер Иваныч, забавляющийся игрушками, Анна Гавриловна, почему-то начавшая вдруг говорить о нравственности, и наконец эта дрянная Мари, думавшая выйти замуж за другого и в то же время, как справедливо говорит Фатеева, кокетничавшая с ним.

Безумец! Он не подозревал, что только эта Мари и придавала прелесть всему этому мирку; но ангел, оживлявший его, отлетел из него, и все в нем стало пустынно!

Павел выехал от Еспера Ивановича часу в одиннадцатом. За душным днем следовала и душная ночь. На Тверской Павлу, привыкшему вдыхать в себя свежий провинциальный воздух, показалось, что совсем нечем дышать; а потом, когда он стал подъезжать к Кисловке, то в самом деле почувствовал какой-то кислый запах, и чем более он приближался к жилищу Макара Григорьева, тем запах этот увеличивался. Обстоятельство это легко объяснялось тем, что почтеннейший подрядчик взялся исправить на весь Охотный ряд капустные кадки, которые, по крайней мере в количестве пятисот, стояли у него на дворе и благоухали. В комнате своей, тоже сильно пропитанной этим запахом, Павел, сверх всякого ожидания, застал Ваньку сидящим у дверей и исправнейшим образом дожидающимся его. Ваньку очень уж напугал Макар Григорьев. Возвратившись домой, по обыкновению, немного выпивши, он велел Ваньку, все еще продолжавшего спать, тому же Огурцову и тем же способом растолкать, и, когда Ванька встал, наконец, на ноги и пришел в некоторое сознание, Макар Григорьев спросил его:

- Что ты в Москву дрыхнуть приехал али делать какое дело?

- Какое дело-то делать? - спросил было Ванька, сначала довольно грубо.

- Какое дело делать! - повторил Макар Григорьев. - А вот я тебя сейчас рылом ткну: что, барина платье надо было убрать, али нет?

- Я уберу, - отвечал Ванька и пошел было убирать.

- Нет, ты погоди, постой! - остановил его Макар Григорьев. - Оно у тебя с вечерен ведь так валяется; у меня квартира не запертая - кто посторонний ввернись и бери, что хочешь. Так-то ты думаешь смотреть за барским добром, свиное твое рыло неумытое!

- Что вы ругаетесь? - поокрысился было Ванька.

- Я ругаюсь?.. Ах, ты, бестия этакой! Да по головке, что ли, тебя за это гладить надо?.. - воскликнул Макар Григорьев. - Нет, словно бы не так! Я, не спросясь барина, стащу тебя в часть и отдеру там: частный у меня знакомый - про кого старых, а про тебя новых розог велит припасти.

- За что же меня в часть-то тащить? - произнес Ванька более укоряющим голосом и опять пошел было.

- Нет, ты погоди, постой! - остановил его снова Макар Григорьев. Барин теперь твой придет, дожидаться его у меня некому... У меня народ день-деньской работает, а не дрыхнет, - ты околевай у меня, тут его дожидаючись; мне за тобой надзирать некогда, и без тебя мне, слава тебе, господи, есть с кем ругаться и лаяться...