- Водочки не прикажете ли? - произнес он как бы самым радушным и угощающим голосом.

Павел, возмущенный всеми последними событиями и разговорами об них, с удовольствием выпил рюмку.

- Не прикажете ли еще? - спросил Ардальон Васильевич, наливая ему еще рюмку.

Но Вихров уже отказался.

"Ну, не совсем еще пьяница!" - решил старик и на этот раз в мыслях своих, и затем он счел не бесполезным расспросить гостя и о делах его.

- Скажите, вы еще не служили? - спросил он.

- Не служил.

- Но чин, однако, имеете?

- Я кандидат университета, то есть коллежский секретарь, - отвечал тот.

Ардальон Васильевич в знак согласия мотнул ему на это головой.

- Где же вы предполагаете службу вашу начать? - продолжал он допрашивать гостя.

- Нигде! - отвечал Вихров.

Захаревский при этом повернул даже к нему ухо, как бы затем, чтобы яснее расслышать, что такое он сказал.

- Что же, хозяйничать, постоянно жить в деревне предполагаете? говорил он, внимательно навостривая уши.

- И того нет: хозяйничать в том смысле, как прежде хозяйничали, то есть скопидомничать, не желаю, а агрономничать, как другие делают из наших молодых помещиков, не решусь, потому что сознаю, что не понимаю и не умею этого делать.

Последних слов Вихрова Захаревский положительно не понял, что тот хотел этим сказать.

- Но надобно же иметь какое-нибудь занятие? - проговорил он с некоторою улыбкою даже.

- Я буду читать, стану ходить за охотой, буду ездить в Москву, в Петербург.

- Жизнь вольного казака, значит, желаете иметь, - произнес Захаревский; а сам с собой думал: "Ну, это значит шалопайничать будешь!" Вихров последними ответами очень упал в глазах его: главное, он возмутил его своим намерением не служить: Ардальон Васильевич службу считал для каждого дворянина такою же необходимостью, как и воздух. "Впрочем, - успокоил он себя мысленно, - если жену будет любить, так та и служить заставит!"

Когда танцы прекратились и гости пошли к ужину, Юлия сама предложила Вихрову руку и посадила его рядом с собою. На обстоятельство это обратил некоторое внимание Живин.

- Всегда, и везде, и во всем счастлив! - сказал он, показывая Юлии головой на приятеля.

- Это почему? - спросила та с немножко лукавой усмешкой.

- Да так уж, потому!.. - отвечал как-то загадочно Живин, потупляя глаза свои.

Далее, конечно, не стоило бы и описывать бального ужина, который походил на все праздничные ужины, если бы в продолжение его не случилось одно весьма неприятное происшествие: Кергель, по своей ветрености и необдуманности, вдруг вздумал, забыв все, как он поступил с Катишь Прыхиной, кидать в нее хлебными шариками. Она сначала делала вид, что этого не замечает, а в то же время сама краснела и волновалась. Наконец, терпение лопнуло; она ему громко и на весь стол сказала:

- Перестаньте, Кергель; я не желаю видеть ваших шуток.

Он на минуту попритих было, но потом снова начал кидать.

- Говорят вам - перестаньте, а не то я тарелкой в вас пущу! - сказала Катишь с дрожащими уже губами.

- Ой, ой, ой, ой, боюсь! - произнес Кергель, склоня свою голову и закрывая ее салфеткой.

Эта насмешка окончательно вывела Прыхину из себя: она побледнела и ничего уж не говорила.

- А ну-ко, попробую еще! - произнес Кергель и бросил в нее еще шарик.

М-lle Прыхина, ни слова не сказав, взяла со стола огромный сукрой хлеба, насолила его и бросила его в лицо Кергеля. Хлеб попал прямо в глаз ему вместе с солью. Кергель почти закричал, захватил глаз рукою и стал его тереть.

А m-lle Прыхина пресамодовольно сидела и только, поводя своим носом, говорила:

- Ништо ему, ништо!

Все сидящие за столом покатывались со смеху, а Кергель, протирая глаз, почти вслух говорил:

- Эка дура, эка дурища!

Когда Вихров возвращался домой, то Иван не сел, по обыкновению, с кучером на козлах, а поместился на запятках и еле-еле держался за рессоры: с какой-то радости он счел нужным мертвецки нализаться в городе. Придя раздевать барина, он был бледен, как полотно, и даже пошатывался немного, но Вихров, чтобы не сердиться, счел лучше уж не замечать этого. Иван, однако, не ограничивался этим и, став перед барином, растопырив ноги, произнес диким голосом:

- Павел Михайлыч, пожалуйте мне невесту-с!

- Какую невесту... Марью Фатеевскую, что ли?

- Марья что-с?.. Чужая!.. Мне свою пожалуйте... Грушу нашу.

- Она разве хочет за тебя идти?

- Чего хочет?.. Вы барин: прикажите ей... Я вам сколько лет служил.

- Если бы ты и во сто раз больше мне служил, я не стану заставлять ее силой идти за тебя!

- Сделайте милость! - промычал еще раз Иван и стал уж перед барином на колени.

- Ах, ты, дурак этакой, перестань! - воскликнул тот, отворачиваясь от него.

- Сделайте божескую милость! - повторил Иван, не вставая с колен. Вихров увидел, что конца этому не будет.

- Груня! - крикнул он.

Груша обыкновенно никогда не спала, как бы поздно он откуда ни приезжал, - Груша вошла.

- Вот он сватается к тебе! - произнес Павел, показывая на поднимающегося с колен Ивана.

Груша только странно смотрела на того.

- Мне, сударь, очень обидно и слышать это, - отвечала она обиженным и взволнованным голосом; на глазах ее уже навернулись слезы.

- Что же, разве он тебе не нравится? - спросил Павел.

- Я скорее за козла скверного пойду, чем за него.

- Гля-че же не пойдешь? Что ж я сделал тебе такое? - спросил ее Иван.

- А гля того!.. Вы, Павел Михайлович, и приставать ему не прикажите ко мне, а то мне проходу от него нет! - проговорила Груша и, совсем уж расплакавшись, вышла из комнаты. Вихрову сделалось ее до души жаль.

- Пошел вон, негодяй! Не смей мне и говорить об этом и никогда не приставай к ней! - крикнул он на Ивана.

Тот, по обыкновению, немного струсил и вышел.

- Знаю я, куда она ладит, - да, знаю я! - говорил он, идя и пошатываясь по зале.

Вскоре после того, в один из своих приездов, Живин вошел к Вихрову с некоторым одушевлением.

- Сейчас, братец ты мой, - начал он каким-то веселым голосом, - я встретил здешнего генерала и писателя, Александра Иваныча Коптина.

- А!.. - произнес Вихров. - А ты разве знаком с ним?

- Приятели даже! - отвечал не без гордости Живин. - Ну и разговорились о том, о сем, где, знаешь, я бываю; я говорю, что вот все с тобою вожусь. Он, знаешь, этак по-своему воскликнул: "Как же, говорит, ему злодею не стыдно у меня не побывать!"

- Да, я скверно сделал, что не был у него; совсем и забыл, что он тут недалеко, - отвечал Вихров. - Когда бы съездить к нему?

- Поедем в Петров день к нему - у него и во всех деревнях его праздник.

- Очень рад! А что, скажи, постарел он или нет?

- Нет, мало! Такой же худой, как и был. Какой учености, братец, он громадной! Раз как-то разговорились мы с ним о Ватикане. Он вдруг и говорит, что там в такой-то комнате такой-то образ висит; я сейчас после того, проехавши в город, в училище уездное, там отличное есть описание Рима, достал, смотрю... действительно такая картина висит!

- Он принадлежит к французским энциклопедистам[85], - заметил Вихров.

- Надо быть так!.. Математике он, говорят, у самого Лагранжа[86] учился!.. Какой случай раз вышел!.. Он церковь у себя в приходе сам строил; только архитектор приезжает в это село и говорит: "Нельзя этого свода строить, не выдержит!" Александр Иваныч и поддел его на этом. "Почему, говорит, докажите мне это по вычислениям?" - а чтобы вычислить это, надо знать дифференциалы и интегралы; архитектор этого, разумеется, не сумел сделать, а Александр Иваныч взял лист бумаги и вычислил ему; оказалось, что свод выдержит, и действительно до сих пор стоит, как литой.