- Общину выдумали, во-первых, не в Петербурге, - начал ему отвечать в явно насмешливом тоне Плавин, - а скорей в Москве; но и там ее не выдумали, потому что она долгое время существовала у нашего народа, была им любима и охраняема; а то, что вы говорите, как он не любит ее теперь, то это опять только один ваш личный взгляд!

- Видит же бог! - воскликнул Абреев, сделавшийся из пунцового уже бледным. - То, что я вам говорю, это скажет вам в любой деревне каждый мужик, каждая женщина, каждый ребенок!

Плавин на это только пожал плечами и придал такое выражение лицу, которым явно хотел показать, что с человеком, который свои доказательства основывает на божбе, спорить нечего.

- Меня тут-то больше всего ажитирует, - продолжал Абреев, обращаясь уже более к Мари, - что из какой-то модной идеи вам не хотят верить, вас не хотят слушать, когда вы говорите самые святые, самые непреложные истины.

- Я тоже думаю, что община и круговая порука не совсем любимы народом, - проговорила та.

- Ненавидимы, madame, ненавидимы! - воскликнул Абреев. - Вот вы, Павел Михайлыч, - продолжал он, относясь уже к Вихрову, - русский литератор и, как кажется, знаете русский народ, - скажите, правду ли я говорю?

- Ей-богу, не знаю-с! После шестидесятого года почти не видал народа, отвечал тот уклончиво.

- А я видел-с его!.. Я эти последние три года почти жил с народом! горячился Абреев, и потом, как бы вспомнив свой обычный светский тон, он вдруг приостановился на некоторое время и прибавил гораздо уже более мягким тоном Мари:

- Pardon, madame!.. Мы, я думаю, наскучили вам нашим спором.

- Напротив, - возразила та.

- Но, во всяком случае, позвольте уже вам пожелать доброго утра, продолжал он, вставая перед Мари.

Та приветливо с ним раскланялась.

Вихрову Абреев пожал дружески руку и протянул ее также и Плавину.

- А мы с вами все-таки будем спорить всюду и везде! - произнес тот с небольшим оттенком насмешливости.

- Будем-с спорить! - отвечал ему Абреев и уехал.

Плавин некоторое время после того как бы усмехался про себя.

- Отличный господин! - заговорил он, явно разумея под именем господина Абреева. - Но вот приехал сюда и сразу попал в партию крупных землевладельцев.

- Я решительно не знаю, неужели существует такая партия и с какой целью? - спросила Мари.

- Очень сильная даже, - отвечал почти таинственно Плавин и затем, посидев еще некоторое время и сказав будто к слову, что на днях он получил аренду тысяч в восемьдесят, раскланялся и отправился на Невский походить до обеда.

- Отчего ты Абрееву не ответил на его вопрос? - спросила Мари тотчас же, как остались они вдвоем с Вихровым.

- Ну, что тут им отвечать, бог с ними! - произнес он с улыбкою.

- Это два полюса, - продолжала Мари, - один - аристократ, а другой демократ!

- Не то что аристократ и демократ, - начал Вихров, - а один - военный и с состоянием, а потому консерватор; а другой - штатский и еще добивающийся состояния, а потому радикал.

- Но, во всяком случае, мне Абреев как человек гораздо более нравится, чем Плавин, - проговорила Мари.

- Как это судить! - сказал Вихров. - Если брать удобство и приятность сношений, то, конечно, Абреев - человек добрый, благородный, деликатный; Плавин же дерзок, нахал, как все выскочки; лично я его терпеть не могу, но все-таки должен сказать, что он, хоть и внешняя, может быть, но сила!.. Я даже уверен, что он никаких своих убеждений не имеет, но зато, раз усвоив что-нибудь чужое, он уже будет работать, как вол, и ни перед чем не остановится. Он еще мальчишкой раз в гимназии захотел играть на театре: сегодня задумал, завтра начал приводить в исполнение, а через неделю мы уж играли на театре... Абреев же, по-моему, олицетворенное бессилие. Он, помяни мое слово, будет брать двадцать еще служб на себя, везде будет очень благороден, очень обидчив, но вряд ли где-нибудь и какое-нибудь дело подвинет вперед - и все господа этого рода таковы; необразованны, что ли, они очень, или очень уж выродились, но это решительно какой-то неумелый народ.

- Умеют и они одно дело делать, - перебила Мари.

- Какое? - спросил Вихров.

- Интриговать друг против друга - это, я тебе скажу, такое вечное и беспрерывное подшибанье один другого, такая скачка вперегонку за крестами и чинами, что, ей-богу, они мне кажутся иногда сумасшедшими.

- Ну, в России это вовсе не сумасшедшие, - возразил Вихров, - потому что, как в государстве, все еще немножко азиатском, это имеет еще огромное значение.

- Пожалуй, что это так!.. - согласилась Мари. - И, знаешь, этого рода чинолюбцев и крестолюбцев очень много ездит к мужу - и, прислушиваясь к ним, я решительно недоумеваю, что же такое наша матушка Россия: в самом ли деле она страна демократическая, как понимают ее нынче, или военная держава, как разумели ее прежде, и в чем состоит вкус и гений нашего народа?

Вихров усмехнулся.

- Гений нашего народа, - начал он отвечать, - пока выразился только в необыкновенно здравом уме - и вследствие этого в сильной устойчивости; в нас нет ни французской галантерейности, ни глубокомыслия немецкого, ни предприимчивости английской, но мы очень благоразумны и рассудительны: нас ничем нельзя очень порадовать, но зато ничем и не запугаешь. Мы строим наше государство медленно, но из хорошего материала; удерживаем только настоящее, и все ложное и фальшивое выкидываем. Что наш аристократизм и демократизм совершенно миражные все явления, в этом сомневаться нечего; сколько вот я ни ездил по России и ни прислушивался к коренным и любимым понятиям народа, по моему мнению, в ней не должно быть никакого деления на сословия - и она должна быть, если можно так выразиться, по преимуществу, государством хоровым, где каждый пел бы во весь свой полный, естественный голос, и в совокупности выходило бы все это согласно... Этому свойству русского народа мы видим беспрестанное подтверждение в жизни: у нас есть хоровые песни, хоровые пляски, хоровые гулянья... У нас нет, например, единичных хороших голосов, но зато у нас хор русской оперы, я думаю, первый в мире. У нас превосходная придворная капелла; у каждого архиерея - отличный хор певчих.

- Ты и на государственное устройство переносишь это свойство? спросила Мари.

- Непременно так! - воскликнул Вихров. - Ты смотри: через всю нашу историю у нас не только что нет резко и долго стоявших на виду личностей, но даже партии долго властвующей; как которая заберет очень уж силу и начнет самовластвовать, так народ и отвернется от нее, потому что всякий пой в свой голос и других не перекрикивай!

- Как нет личностей! - воскликнула Мари. - А Владимир, а Грозный, а Петр...

- То - цари, это другое дело, - возразил ей Вихров. - Народ наш так понимает, что царь может быть и тиран и ангел доброты, все приемлется с благодарностью в силу той идеи, что он посланник и помазанник божий. Хорош он - это милость божья, худ - наказанье от него!

- Это у всех, я думаю, молодых народов так! - заметила Мари.

- Может быть, - продолжал Вихров, - но все-таки наш идеал царя мне кажется лучше, чем был он на Западе: там, во всех их старых легендах, их кёниг - непременно храбрейший витязь, который всех сильней, больше всех может выпить, съесть; у нас же, напротив, наш любимый князь - князь ласковый, к которому потому и сошлись все богатыри земли русской, - князь в совете мудрый, на суде правый.

Мари хотела что-то такое на это сказать, но приехал Евгений Петрович, и продолжать при нем далее разговор о таких отвлеченных предметах было совершенно невозможно, потому что он на первых же словах обрезал бы и сказал, что все это глупости.

В конце мая Эйсмонды переселились в Парголово, или, лучше сказать, одна Мари переехала туда. Генерал же под разными предлогами беспрестанно оставался в Петербурге. Вихров тоже поселился через два - три дома от них. Собственно, он и уговорил Мари взять дачу в Парголове, потому что там же жил и Марьеновский. Герой мой день ото дня исполнялся все более и более уважением к сему достойному человеку. Такой эрудиции, такого трудолюбия и вместе с тем такой скромности Вихров еще и не встречал ни в ком. Он просто заискивал в Марьеновском за его высокие душевные качества. Тот, в свою очередь, тоже, кажется, начинал любить его: почти каждый вечер сходились они в Парголовском саду и гуляли там, предаваясь бесконечным разговорам. В одну из таких прогулок они разговорились о том, что вот оба они стареются и им приходит время уступить свое место другим, молодым деятелям.