Дамы наконец находились, наговорились и подошли к нему.

- Pardon, cousin[127], - сказала ему Мари, но таким холодно-вежливым тоном, каким обыкновенно все в мире хозяйки говорят всем в мире гостям.

Павел не нашелся даже, что и ответить ей.

- О чем это вы мечтали? - спросила его гораздо более ласковым образом m-me Фатеева.

Павел тут только заметил, что у нее были превосходные, черные, жгучие глаза.

- Женщины воображают, что если мужчина молчит, так он непременно мечтает! - отвечал он ей насмешливо, а потом, обратившись к Мари, прибавил самым развязным тоном: - Adieu,[128] кузина!

- Уже?.. - проговорила она. - Вы, смотрите же, ходите к нам чаще!

- Я готов хоть каждый день: я так люблю дядю! - отвечал Павел слегка дрожащим голосом.

- Каждый день ходите, пожалуйста, - повторила Мари, и Павлу показалось, что она с каким-то особенным выражением взглянула на него.

M-me Фатеевой он поклонился сухо: ему казалось, что она очень много отвлекла от него внимание Мари. Когда он пошел домой, теплая августовская ночь и быстрая ходьба взволновали его еще более; и вряд ли я даже найду красок в моем воображении, чтобы описать то, чем представлялась ему Мари. Она ему являлась ангелом, эфиром, плотью, жгучею кровью; он хотел, чтобы она делилась с ним душою, хотел наслаждаться с ней телом. Когда он возвратился, то его встретила, вместо Ваньки, жена Симонова. Ванька в последнее время тоже завел сердечную привязанность к особе кухарки, на которой обещался даже жениться, беспрестанно бегал к ней, и жена Симонова (женщины всегда бывают очень сострадательны к подобным слабостям!) с величайшей готовностью исполняла его должность.

- Ну, Аксинья, - сказал ей Павел, - я какую барышню встретил, кузину свою, просто влюбился в нее по уши!

- Да разве уж вы знаете это? - спросила его та с улыбкой.

- Знаю, все знаю! - воскликнул Павел и закрыл лицо руками.

Мари, Вихров и m-me Фатеева в самом деле начали видаться почти каждый день, и между ними мало-помалу стало образовываться самое тесное и дружественное знакомство. Павел обыкновенно приходил к Имплевым часу в восьмом; около этого же времени всегда приезжала и m-me Фатеева. Сначала все сидели в комнате Еспера Иваныча и пили чай, а потом он вскоре после того кивал им приветливо головой и говорил:

- Ну, ступайте: я уж устал и улягусь!

Все переходили по недоделанному полу в комнату Мари, которая оказалась очень хорошенькой комнатой, довольно большою, с итальянским окном, выходившим на сток двух рек; из него по обе стороны виднелись и суда, и мачты, и паруса, и плашкотный мост, и наконец противоположный берег, на склоне которого размещался монастырь, окаймленный оградою с стоявшими при ней угловыми башнями, крытыми черепицею, далее за оградой кельи и службы, тоже крытые черепицей, и среди их церкви и колокольни с серебряными главами и крестами. Нет сомнения, что ландшафт этот принадлежал к самым обыкновенным речным русским видам, но тем не менее Павлу, по настоящим его чувствованиям, он показался райским. Стены комнаты были оклеены только что тогда начинавшими входить в употребление пунцовыми суконными обоями; пол ее был покрыт мягким пушистым ковром; привезены были из Новоселок фортепьяно, этажерки для нот и две - три хорошие картины. Все это придумала и устроила для дочери Анна Гавриловна. Бедный Еспер Иваныч и того уж не мог сообразить; приезжай к нему Мари, когда он еще был здоров, он поместил бы ее как птичку райскую, а теперь Анна Гавриловна, когда уже сама сделает что-нибудь, тогда привезет его в креслах показать ему.

- Да, хорошо, хорошо! - скажет он только.

Мари очень любила вышивать шерстями по канве. Павел не мог довольно налюбоваться на нее, когда она сидела у окна, с наклоненною головой, перед пяльцами. Белокурые волосы ее при этом отливали приятным матовым светом, белые руки ходили по канве, а на переплете пялец выставлялся носок ее щеголеватого башмака. Мари была далеко не красавица, но необыкновенно миловидна: ум и нравственная прелесть Еспера Иваныча ясно проглядывали в выражении ее молодого лица, одушевленного еще сверх того и образованием, которое, чтобы угодить своему другу, так старалась ей дать княгиня; m-me Фатеева, сидевшая, по обыкновению, тут же, глубоко-глубоко спрятавшись в кресло, часто и подолгу смотрела на Павла, как он вертелся и финтил перед совершенно спокойно державшею себя Мари.

Однажды он, в волнении чувств, сел за фортепьяно и взял несколько аккордов.

- Ты играешь? - спросила его Мари, уставив на него с некоторым удивлением свои голубые глаза.

- Играю, - отвечал Павел и начал наигрывать знакомые ему пьесы с чувством, какое только было у него в душе.

Мари слушала.

- Ты очень мило играешь, - сказала она, подходя и опираясь у него за стулом.

Павел обернулся к ней; лица их встретились так близко, что Павел даже почувствовал ее дыхание.

- Но ты совсем музыки не знаешь: играешь совершенно без всяких правил, - проговорила Мари.

- Зачем тут правила!.. - воскликнул Павел.

- Затем, что у тебя выходит совсем не то, что следует по нотам.

Павел сделал не совсем довольную мину.

- Ну, так учите меня! - сказал он.

- А ты будешь ли слушаться? - спросила Мари с улыбкою.

- Вас-то?.. Господи, я скорей бога не послушаюсь, чем вас! - проговорил Павел.

Мари при этом немного покраснела.

- Ну, вот давай, я тебя стану учить; будем играть в четыре руки! сказала она и, вместе с тем, близко-близко села около Павла.

Он готов был бы в эти минуты всю остальную жизнь отдать, чтобы только иметь право обнять и расцеловать ее.

- Ну, начинай! - продолжала Мари.

Павел начал, но от волнения, а также и от неуменья, безбожно ошибался.

- Это нельзя! - сказала Мари, останавливая свою игру. - Ты ужасно что такое играешь!

- Вы никогда не будете в четыре руки играть верно! - вмешалась в разговор Фатеева.

- Отчего же? - спросила, обертываясь к ней, Мари.

- Оттого, что твой кавалер очень пылко играет, а ты очень холодно.

В тоне голоса m-me Фатеевой слышалось что-то особенное.

- А вы, chere amie, сегодня очень злы! - сказала ей Мари и сама при этом покраснела. Она, кажется, наследовала от Еспера Иваныча его стыдливость, потому что от всякой малости краснела. - Ну, извольте хорошенько играть, иначе я рассержусь! - прибавила она, обращаясь к Павлу.

- Я все готов сделать, чтобы вы только не рассердились! - сказал он и в самом деле проиграл пьесу без ошибки.

Мари, перестав играть, несколько времени сидела задумчиво.

- Знаешь что, - начала она неторопливо, - мне мой музыкальный учитель говорил, что музыка без правил все равно, что человек без ума.

- И ваше такое же мнение? - спросил ее Павел.

- И мое такое же, - отвечала Мари с своей обычной, доброй улыбкой.

- Ну, в таком случае, я буду играть по правилам, - сказал Павел, - но только вы же меня и учите; мне не у кого брать уроки.

- Хорошо! - произнесла Мари протяжно, и действительно после того они каждый вечер стали заниматься музыкой часа по два.

Павел, несмотря на чувствуемое столь милое и близкое соседство, несмотря на сжигающий его внутри огонь, оказался самым внимательным учеником. Такого рода занятия их прежде всего наскучили m-me Фатеевой.

- Когда же вы прекратите вашу музыку? Я наконец умираю со скуки! воскликнула она.

- Pardon, chere amie![129] - сказала Мари, как бы спохватившись. - Вы совсем уж почти без ошибки играете, - прибавила она не без кокетства Павлу.

- Только то и требовалось доказать! - отвечал он, пришедший в восторг от ее взгляда.

По случаю французского языка тоже вышла история в этом роде. Вихров раз пришел и застал, что Мари читает m-me Фатеевой вслух французский роман. Он, по необходимости, тоже сделался слушателем и очутился в подлейшем положении: он совершенно не понимал того, что читала Мари; но вместе с тем, стыдясь в том признаться, когда его собеседницы, по случаю прочитанного, переглядывались между собой, смеялись на известных местах, восхищались поэтическими страницами, - и он также смеялся, поддакивал им улыбкой, так что те решительно и не заметили его обмана, но втайне самолюбие моего героя было сильно уязвлено. "Что же я за невежда!" - думал он и, придя домой, всю ночь занимался французским языком; на следующую ночь - тоже, так что месяца через два он почти всякую французскую книжку читал свободно. Случай невдолге представился ему и блеснуть своим знанием; это было в один дождливый, осенний день. Павел пришел к Имплевым и застал, что Мари была немного больна и лежала на диване, окутанная своею бархатною кацавейкой. О, как она показалась ему мила в этом положении! Целый вечер им предстояло остаться вдвоем, так как Фатеева писала, что, по случаю дурной погоды, она не приедет. Мари, кажется, больше затем, чтобы только на что-нибудь другое отвлечь пламенные взгляды кузена, которые он явно уже кидал на нее, сказала ему: