- Кергель сказывал, что меня непременно определят в сестры милосердия; ну, я покажу, как русская дама может быть стойка и храбра, - заключила она и молодцевато махнула головою.

Вихров всю почти ночь после того не спал и все ходил взад и вперед по кабинету.

- Я, решительно я убил эту женщину! Женись я на ней, она была бы счастлива и здорова, - говорил он.

И это почти была правда. После окончательной разлуки с ним Клеопатра Петровна явно не стала уже заботиться ни о добром имени своем, ни о здоровье, - ей все сделалось равно.

Тяжелое душевное состояние с Вихровым еще продолжалось; он рад даже был, что Мари, согласно своему обещанию, не приезжала еще в их края. У нее был болен сын ее, и она никак не могла выехать из Петербурга. Вихров понимал, что приезд ее будет тяжел для Груши, а он не хотел уже видеть жертв около себя - и готов был лучше бог знает от какого блаженства отказаться, чтобы только не мучить тем других. Переписка, впрочем, между им и Мари шла постоянная; Мари, между прочим, с величайшим восторгом уведомила его, что повесть его из крестьянского быта, за которую его когда-то сослали, теперь напечаталась и производит страшный фурор и что даже в самых модных салонах, где и по-русски почти говорить не умеют, читаются его сказания про мужиков и баб, и отовсюду слышатся восклицания: "C'est charmant! Comme c'est vrai! Comme c'est poetique!"[170]

"Ты себе представить не можешь, - заключала Мари, - как изменилось здесь общественное мнение: над солдатчиной и шагистикой смеются, о мужиках русских выражаются почти с благоговением. Что крепостное право будет уничтожено - это уже решено; но, говорят многие, коренные преобразования будут в судах и в финансах. Дай-то бог, авось мы доживем до того, что нам будет возможно не боясь честно говорить и не стыдясь честно жить". По газетам Вихров тоже видел, что всюду курили фимиам похвал его произведению. Встреть моего писателя такой успех в пору его более молодую, он бы сильно его порадовал; но теперь, после стольких лет почти беспрерывных душевных страданий, он как бы отупел ко всему - и удовольствие свое выразил только тем, что принялся сейчас же за свой вновь начатый роман и стал его писать с необыкновенной быстротой; а чтобы освежаться от умственной работы, он придумал ходить за охотой - и это на него благотворно действовало: после каждой такой прогулки он возвращался домой здоровый, покойный и почти счастливый. Вместо Живина, который все время продолжал сидеть с женой и амурничать, Вихров стал брать с собой Ивана. Этот Санчо Панса его юности вел себя последнее время прекрасно: был постоянно трудолюбив, трезв и даже опрятен и почти что умен. Стрелял он тоже порядочно - и выучился этому от нечего делать, когда барином сослан был в деревню.

Каждый почти день Вихров с ружьем за плечами и в сопровождении Ивана, тоже вооруженного, отправлялся за рябчиками в довольно мрачный лес, который как-то больше гармонировал с душевным настроением героя моего, чем подозерные луга. Вихров почти наизусть выучил всю эту дорогу: вот пройдет мимо гумен Воздвиженского и по ровной глинистой дороге начнет подниматься на небольшой взлобок, с которого ненадолго бывает видно необыкновенно красивую колокольню села Богоявления; потом путь идет под гору к небольшому мостику, от которого невдалеке растут две очень ветвистые березы; затем опять надо идти в гору. Вихров всегда задыхался при этом; но вот, наконец, и воротца в лес. Иван, когда они подходили к ним, уходил немного вперед и отворял воротца, под которыми постоянно была лужа грязи. Пройдя их, сейчас же можно было поворачивать в лес. Идя в чаще елок, на вершины которых Иван внимательнейшим образом глядел, чтобы увидеть на них рябчика или тетерева, Вихров невольно помышлял о том, что вот там идет слава его произведения, там происходит война, смерть, кровь, сколько оскорбленных самолюбий, сколько горьких слез матерей, супруг, а он себе, хоть и грустный, но спокойный, гуляет в лесу. На одну из ближайших ко входу в лес колод Вихров обыкновенно садился отдыхать, а Иван в почтительной позе устанавливался невдалеке от него - и Вихров всякий раз, хоть и не совсем ласковым голосом, говорил ему:

- Садись, что ж ты стоишь!

И Иван садился, но все-таки продолжал держать себя в несколько трусливой позе. Наконец, Вихрову этот подобострастный вид его стал наскучать - и он решился ободрить его, хоть и предчувствовал, что Иван после того сейчас же нос подымет и, пожалуй, опять пьянствовать начнет; но, как бы то ни было, он раз сказал ему:

- Иван, что ж ты не женишься?

- На ком же жениться-то! - отвечал Иван, потупляясь немного.

Барин в этом случае попал в самую заветную его мечту.

- Хорошие-то невесты за меня не пойдут, а на худой-то что жениться.

- Да ведь невесты все одинаково хороши!

- Нет-с, разница большая, - отвечал Иван, ухмыляясь. - За меня было, вон, поповна даже шла-с.

- Ну так что же?

- Да говорит: "Есть у тебя сто рублей денег, так пойду за тебя", - а у меня какие ж деньги!

И в голосе Ивана Вихров явно почувствовал укор себе, зачем он ему не приготовил этих ста рублей.

- Что ж, она хороша лицом?

- Нет, из лица она не так чтобы очень красива, - отвечал Иван.

Поповна была просто дурна и глупа очень.

- Так чем же она тебе нравится?

- Да тем, что попочетнее, все не мужичка простая.

- И ты бы на ней с большим удовольствием женился?

- Да-с, - отвечал Иван, опять ухмыляясь.

- Ну, хорошо, сватайся! Я тебе дам сто рублей.

Иван что-то молчал.

- Когда же ты будешь свататься? - спросил Вихров, думая, что не налгал ли все это Иван.

- Да вот-с тут как-нибудь, - отвечал Иван опять как-то нерешительно; у него мгновенно уже все перевернулось в голове. "Зачем жениться теперь, лучше бы барин просто дал сто рублей", - думал он.

- Ну, женись, женись! - повторил с усмешкою Вихров.

- Слушаю-с! - отвечал Иван и, будучи все-таки очень доволен милостями барина, решился в мыслях еще усерднее служить ему, и когда они возвратились домой, Вихров, по обыкновению, сел в кабинете писать свой роман, а Иван уселся в лакейской и старательнейшим образом принялся приводить в порядок разные охотничьи принадлежности: протер и прочистил ружья, зарядил их, стал потом починивать патронташ.

К нему вошла Груша.

- А что, барину к ужину есть дичь? - сказала она.

- Есть надо быть-с! - отвечал Иван, сейчас же вскакивая на ноги: он все время был чрезвычайно почтителен к Груше и относился к ней, совершенно как бы она барыня его была.

- Дай-ка, умею ли я стрелять, - сказала она, взяв одно ружье; ей скучно, изволите видеть, было: барин все занимался, и ей хоть бы с кем-нибудь хотелось поболтать.

- Так, что ли, стреляют? - спросила она, прикладывая ружье к половине груди и наклоняя потом к нему свою голову.

- Нет-с, не так-с, а вот как-с, - надо к щеке прикладывать, проговорил Иван и, схватив другое ружье, прицелился из него и, совершенно ошалелый оттого, что Груша заговорила с ним, прищелкнул языком, притопнул ногой и тронул язычок у ружья.

То сейчас же выстрелило; Груша страшно при этом вскрикнула.

- Что такое? - проговорил Иван, весь побледнев.

- То, что меня застрелил, - проговорила Груша, опускаясь на стоявший около нее стул.

Кровь текла у нее по всему платью.

- Что за выстрел? - воскликнул и Вихров, страшно перепуганный и одним прыжком, кажется, перескочивший из кабинета в лакейскую.

Там Иван по-прежнему стоял онемелый, а Груша сидела наклонившись.

- Что такое у вас? - повторил еще раз Вихров.

- Это я, батюшка, выстрелила, - поспешила отвечать Груша, - шалила да и выстрелила в себя; маленько, кажется, попала; за доктором, батюшка, поскорее пошлите...