- А в церковь ходишь?

- Хожу, - промычала опять девка.

- Но ведь последнее время перестала?

- Перестала, - мычала девка.

- В раскол, что ли, поступила?

Девка несколько время тупилась и молчала.

- Нету, - проговорила, наконец, она.

- Но к нам в церковь больше не ходишь? - спросил ее Миротворский.

- Нет, - отнекивалась и от этого девка.

- И не желаешь ходить?

- Не желаю!

- Значит, ты раскольница?

- Ну, раскольница, - сказала, наконец, уже сердито девка.

- Что ее допрашивать - она дура совсем, - сказал Вихров.

- Дура, надо быть, - согласился стряпчий.

- Для правительства все равно, я думаю, хоть в турецкую бы веру она перешла.

- Да вот поди ты!.. Спросите еще ее, не совращал ли ее кто-нибудь, не было ли у нее совратителя?

- А не совращал ли кто-нибудь тебя?

- Нет, никто! - почти окрысилась девка.

Иван Кононов, стоявший все это время в моленной, не спускал с нее глаз и при последнем вопросе как-то особенно сильно взглянул на нее.

- И все теперь, - сказал Миротворский и принялся писать показания и отбирать к ним рукоприкладства.

Когда все это было кончено, солнце уже взошло. Следователи наши начали собираться ехать домой; Иван Кононов отнесся вдруг к ним:

- Сделайте милость, не побрезгуйте, откушайте чайку!

- Выпьемте, а то обидится, - шепнул Миротворский Вихрову. Тот согласился. Вошли уже собственно в избу к Ивану Кононову; оказалось, что это была почти комната, какие обыкновенно бывают у небогатых мещан; но что приятно удивило Вихрова, так это то, что в ней очень было все опрятно: чистая стояла в стороне постель, чистая скатерть положена была на столе, пол и подоконники были чисто вымыты, самовар не позеленелый, чашки не загрязненные.

Хозяин, хоть и с грустным немножко видом, но сам принялся разливать чай и подносить его своим безвременным гостям.

Вихрову ужасно хотелось чем-нибудь ободрить, утешить и, наконец, вразумить его.

- Зачем ты, Иван Кононыч, - начал он, - при таких гонениях на тебя, остаешься в расколе?

- И христиан гнали, не только что нас, грешных, - отвечал тот.

- То другое дело, тем не позволяли новой религии исповедовать; а у вас с нами очень небольшая разница... Ты по поповщине?

- По поповщине.

- И поэтому вы только не признаете наших попов; и отчего вы их не признаете?

- А оттого, что все они от нечестивца Никона происходят - его рукоположения.

- А ваши ни от кого уж не происходят, ничьего рукоположения.

- Наши все - патриарха Иосифа рукоположения, - произнес каким-то протяжным голосом Иван Кононов.

- Как же это так, я этого не понимаю, - сказал Вихров.

- А так же: кого Иосиф патриарх благословил, тот - другого, а другой третьего... Так до сих пор и идет, - пояснил Иван Кононов.

- И ты никак, ни для чего и ни для каких благ мира веры своей этой не изменишь? - спросил его Вихров.

- Не изменю-с! И как же изменить ее, - продолжал Иван Кононов с некоторою уже усмешкою, - коли я, извините меня на том, вашего духовенства видеть не могу с духом спокойным; кто хошь, кажется, приди ко мне в дом, калмык ли, татарин ли, - всех приму, а священников ваших не принимаю, за что самое они и шлют на меня доносы-то!

- Он сам вряд ли не поп ихной раскольничей, - шепнул между тем Миротворский Вихрову.

Наконец они опять начали собираться домой. Иван Кононов попробовал было их перед дорожкой еще водочкой угостить; Вихров отказался, а в подражание ему отказался и Миротворский. Сев в телегу, Вихров еще раз спросил провожавшего их Ивана Кононова: доволен ли он ими, и не обидели ли они чем его.

- Нет-с, никакой особенной обиды мы от вас не видали, - ответил Иван Кононов, но как-то не совсем искренно; дело в том, что Миротворский сорвал с него десять золотых в свою пользу и сверх того еще десять золотых и на имя Вихрова.

Ничего подобного и в голову герою моему, конечно, не приходило, и его, напротив, в этом деле заняла совершенно другая сторона, о которой он, по приезде в город, и поехал сейчас же поговорить с прокурором.

- Ну, Иларион Ардальонович, - сказал он, входя к Захаревскому, - я сейчас со следствия; во-первых, это - святейшее и величайшее дело. Следователь важнее попа для народа: уполномоченный правом государства, он входит в дом к человеку, делает у него обыск, требует ответов от его совести, это черт знает что такое!

- Значит, вам понравилось?

- Это не то, что понравилось, это какой-то трепет гражданский произвело во мне; и вы знаете ли, что у нас следователь в одном лице своем заключает и прокурора иностранного, и адвоката, и присяжных, и все это он делает один, тайно в своей коморе.

Захаревский, не совсем поняв его мысль, смотрел на него вопросительно.

- Смотрите, что выходит, - продолжал Вихров, - по иностранным законам прокурор должен быть пристрастно строг, а адвокат должен быть пристрастно человечен, а следователь должен быть то и другое, да еще носить в себе убеждение присяжных, что виновно ли известное лицо или нет, и сообразно с этим подбирать все факты.

- Ну, нет! - возразил Захаревский. - У нас следователь имеет больше характер обвиняющего прокурора, а роль адвоката играют депутаты сословные.

- Хороши, батюшка, наши депутаты; я у моего депутата едва выцарапал его клиентов. Потом-с, этот наш раскол... смело можно сказать, что если где сохранилась поэзия народная, так это только в расколе; эти их моленные, эти их служения, тайны, как у первобытных христиан! Многие обыкновенно говорят, что раскол есть чепуха, невежество! Напротив, в каждой почти секте я вижу мысль. У них, например, в секте Христова Любовь явно заметен протест против брака: соберутся мужчины и женщины и после известных молитв - кому какая временно супружница достается, тою и владеют; в противоположность этой секте, аскетизм у них доведен в хлыстовщине до бичевания себя вервиями, и, наконец, высшая его точка проявилась в окончательном искажении человеческой природы - это в скопцах. Далее теперь: обрядовая сторона религии, очень, конечно, украсившая, но вместе с тем много и реализировавшая ее, у них в беспоповщине совершенно уничтожена: ничего нет, кроме моления по Иисусовой молитве... Как хотите, все это не глупые вещи!

- Еще бы! - согласился и прокурор. - Но надобно знать, что здешние чиновники с этими раскольниками делают, как их обирают, - поверить трудно! Поверить невозможно!.. - повторил он несколько раз.

- Ну-с, - подхватил Вихров, - вы говорили, что губернатор хотел мне все дела эти передать, и я обстою раскольников от ваших господ чиновников...

- Вы сделаете великое и благородное дело, - подхватил Захаревский. - Я, откровенно говоря, и посоветовал губернатору отдать вам эти дела, именно имея в виду, что вы повыметете разного рода грязь, которая в них существует.

- Все сделаю, все сделаю! - говорил Вихров, решительно увлекаясь своим новым делом и очень довольный, что приобрел его. - Изучу весь этот быт, составлю об нем книгу, перешлю и напечатаю ее за границей.

- Да благословит вас бог на это! - ободрял его прокурор.

Вслед за тем Вихров объехал все, какие были в городе, книжные лавчонки, везде спрашивал, нет ли каких-нибудь книг о раскольниках, - и не нашел ни одной.

В губернском городе между тем проходила полная самыми разнообразными удовольствиями зима. Дама сердца у губернатора очень любила всякие удовольствия, и по преимуществу любила она составлять благородные спектакли - не для того, чтобы играть что-нибудь на этих спектаклях или этак, как любили другие дамы, поболтать на репетициях о чем-нибудь, совсем не касающемся театра, но она любила только наряжаться для театра в костюмы театральные и, может быть, делала это даже не без цели, потому что в разнообразных костюмах она как будто бы еще сильней производила впечатление на своего сурового обожателя: он смотрел на нее, как-то более обыкновенного выпуча глаза, через очки, негромко хохотал и слегка подрягивал ногами.