- Ну, все это не то!.. Я тебе Вальтера Скотта дам. Прочитаешь - только пальчики оближешь!..
И Имплев в самом деле дал Павлу перевод "Ивангое"[16], сам тоже взял книгу, и оба они улеглись.
Анна Гавриловна покатилась со смеху.
- Вот уж по пословице: старый и малый одно творят, - сказала она и, покачав головой, ушла.
Паша сейчас начал читать. Еспер Иваныч, по временам, из-под очков, взглядывал на него. Наконец уже смерклось. Имплев обратился к Паше.
- Встань и подними у этой банки крышку.
Павел встал и подошел к столу, поднял у банки закрышку и тотчас же отскочил. Из маленького отверстия банки вспыхнуло пламя.
- Откуда это огонь появился? - спросил он с блистающим от любопытства взором.
- Ну, этого пока тебе еще нельзя растолковать, - отвечал Еспер Иваныч с улыбкой, - а ты вот зажги свечи и закрой опять крышку.
Паша все это исполнил, и они опять оба принялись за чтение.
Анна Гавриловна еще несколько раз входила к ним, едва упросила Пашу сойти вниз покушать чего-нибудь. Еспер Иваныч никогда не ужинал, и вообще он прихотливо, но очень мало, ел. Паша, возвратясь наверх, опять принялся за прежнее дело, и таким образом они читали часов до двух ночи. Наконец Еспер Иваныч погасил у себя свечку и велел сделать то же и Павлу, хотя тому еще и хотелось почитать.
V
ЖИТЬЕ-БЫТЬЕ В НОВОСЕЛКАХ
На другой день началась та же история, что и вчера была. Еспер Иваныч, не вставая даже с постели, часов до двенадцати читал; а потом принялся бриться, мыться и одеваться. Все это он обыкновенно совершал весьма медленно, до самого почти обеда. Полковник, как любитель хозяйства, еще с раннего утра, взяв с собою приказчика, отправился с ним в поля. Паша все время читал в соседней с дядиным кабинетом комнате. Часа в два все сошлись в зале к обеденному столу. Еспер Иваныч был одет в широчайших и легчайших летних брюках, в чистейшем жилете и белье, в широком полусуконном сюртуке, в парике, вместо колпака, и надушенный. Он к каждому обеду всегда так выфранчивался.
Сели за стол.
- Обходил, судырь Еспер Иваныч, - начал полковник, - я все ваши поля: рожь отличнейшая; овсы такие, что дай бог, чтобы и выспели.
- А ведь хозяин-то не больно бы, кажись, рачительный, - подхватила Анна Гавриловна, показав головой на барина (она каждый обед обыкновенно стояла у Еспера Иваныча за стулом и не столько для услужения, сколько для разговоров), - нынче все лето два раза в поле был!
- Три!.. - перебил отрывисто и с комическою важностью Еспер Иваныч.
- Поди ты вот! - произнес почти с удивлением полковник.
- А у вас, батюшка, разве худы хлеба-то? - спросила Анна Гавриловна.
- Нет, у меня-то благодарить бога надо, а тут вот у соседей моих, мужичков Александры Григорьевны Абреевой, по полям-то проезжаешь, боже ты мой! Кровью сердце обливается; точно после саранчи какой, - волотина волотину кличет[17]!
- Да что же, места что ли у них потны, вымокает что ли? - продолжала расспрашивать Анна Гавриловна полковника.
Она знала, что Еспер Иваныч не поддержит уж этого разговора.
- Нет, не то что места, а семена, надо быть, плохи. Какая-нибудь, может, рожь расхожая и непросеянная. Худа и обработка тоже: круглую неделю у нее мужики на задельи стоят; когда около дому-то справить!
- Неужели этакие баря греха-то не боятся: ведь за это с них бог спросит! - воскликнула Анна Гавриловна.
Полковник развел руками.
- Видно, что нет! - проговорил он.
У него самого, при всей его скупости и строгости, мужики были в отличнейшем состоянии.
- Да чего тут, - продолжал он: - поп в приходе у нее... порассорилась, что ли, она с ним... вышел в Христов день за обедней на проповедь, да и говорит: "Православные христиане! Где ныне Христос пребывает? Между нищей братией, христиане, в именьи генеральши Абреевой!" Так вся церковь и грохнула.
Еспер Иваныч тоже захохотал.
- Отлично, превосходно сказано! - говорил он.
Паша тоже смеялся.
- Архиерею на попа жаловалась, - продолжал полковник, - того под началом выдержали и перевели в другой приход.
- Негодяйка-с, негодяйка большая ваша Александра Григорьевна. Слыхал про это, - сказал Еспер Иваныч.
- Не то что негодяйка, - возразил полковник, - а все, ведь, эти баричи и аристократы наши ничего не жалеют своих имений и зорят.
- Какая она аристократка! - возразил с сердцем Еспер Иваныч. Авантюристка - это так!.. Сначала по казармам шлялась, а потом в генерал-адъютантши попала!.. Настоящий аристократизм, - продолжал он, как бы больше рассуждая сам с собою, - при всей его тепличности и оранжерейности воспитания, при некоторой брезгливости к жизни, первей всего благороден, великодушен и возвышен в своих чувствованиях.
Полковник решительно ничего не понял из того, что сказал Еспер Иваныч; а потому и не отвечал ему. Тот между тем обратился к Анне Гавриловне.
- Принеси-ка ты нам, сударыня моя, - начал он своим неторопливым голосом, - письмо, которое мы получили из Москвы.
- От нашей Марьи Николавны? - спросила та, вся вспыхнув.
- Да, - отвечал Еспер Иваныч протяжно и тоже слегка покраснел; да и полковник как бы вдруг очутился в не совсем ловком положении.
- Что же пишет она? - спросил он с бегающими глазами.
- Пишет-с, - отвечал Еспер Иваныч и снова отнесся к Анне Гавриловне, стоявшей все еще в недоумении: - поди, принеси!
Та пошла и скоро возвратилась с письмом в руках. Она вся как бы трепетала от удовольствия.
- Пишет-с, - повторил Еспер Иваныч и начал читать написанное прекрасным почерком письмо: "Дорогой благодетель! Пишу к вам это письмо в весьма трогательные минуты нашей жизни: князь Веснев кончил жизнь..."
- Вот как-с, умер! - перебил полковник, и на мгновение взглянул на Анну Гавриловну, у которой, впрочем, кроме нетерпения, чтобы Еспер Иваныч дальше читал, ничего не было видно на лице.
Имплев продолжал:
"Tout le grand monde a ete chez madame la princesse...[122] Государь ей прислал милостивый рескрипт... Все удивляются ее доброте: она самыми искренними слезами оплакивает смерть человека, отравившего всю жизнь ее и, последнее время, более двух лет, не дававшего ей ни минуты покоя своими капризами и страданиями".
Когда Еспер Иваныч читал эти строки, его глаза явно наполнились слезами.
"Занятия мои, - продолжал он далее, - идут по-прежнему: я скоро буду брать уроки из итальянского языка и эстетики, которой будет учить меня профессор Шевырев[18]. C'est un homme tres interessant[123] c длинными волосами и с прической а l' enfant[124]. Он был у maman с визитом и между прочим прочел ей свое стихотворение, в котором ей особенно понравилась одна мысль. Он говорит: "Данта читать - что в море купаться!" Не правда ли, благодетель, как это верно и поэтично?.."
- Неглупая девочка выходит, - проговорил Еспер Иваныч, останавливаясь читать.
- Умница, умница! - подхватил полковник.
Паша слушал все это с жадным вниманием. У Анны Гавриловны и грудь и все мускулы на лице шевелились, и когда Еспер Иваныч отдал ей назад письмо, она с каким-то благоговением понесла его и положила на прежнее место.
Еспер Иваныч между тем обратился к Паше.
- Все говорят, мой милый Февей-царевич, что мы с тобой лежебоки; давай-ка, не будем сегодня лежать после обеда, и поедем рыбу ловить... Угодно вам, полковник, с нами? - обратился он к Михайлу Поликарпычу.
- Нет-с, - отвечал тот.
Полковник любил ходить в поля за каким-нибудь делом, а не за удовольствием.
