- Единственно про меня - и что дурно, так в этом случае он мстить мне, кажется, желает.

- А вы, верно, отказали ему от места?

- Да, - продолжал Абреев, - но я вынужден был это сделать: он до того в делах моих зафантазировался, что я сам мог из-за него подпасть серьезной ответственности, а потому я позвал его к себе и говорю: "Николай Васильич, мы на стольких пунктах расходимся в наших убеждениях, что я решительно нахожу невозможным продолжать нашу совместную службу!" - "И я, говорит, тоже!" - "Но, - я говорю, - так как я сдвинул вас из Петербурга, с вашего пепелища, где бы вы, вероятно, в это время нашли более приличное вашим способностям занятие, а потому позвольте вам окупить ваш обратный путь в Петербург и предложить вам получать лично от меня то содержание, которое получали вы на службе, до тех пор, пока вы не найдете себе нового места!" Он поблагодарил меня за это, взял жалованье за два года даже вперед и уехал... Кажется, расстались дружелюбно!.. Но вдруг в одной петербургской газетке вижу, что я описан в самом карикатурном виде, со всеми моими привычками, с моим семейством, с моими кучерами, лакеями!.. Что писал это тот господин сомневаться было нечего, потому что тут говорилось о таких вещах, о которых он только один знал. Я сначала рассмеялся этому, думая, что всякому человеку может выпасть на долю столкнуться с негодяем; но потом, когда я увидел, что этот пасквиль с восторгом читается в том обществе, для которого я служил, трудился, что те же самые люди, которых я ласкал, в нуждах и огорчениях которых всегда участвовал, которых, наконец, кормил так, как они никогда не едали, у меня перед глазами передают друг другу эту газетку, - это меня взорвало и огорчило!.. Я тут же сказал сам себе: "Я всю жизнь буду служить моему государю и ни одной минуты русскому обществу!" - что и исполнил теперь.

- Очень уж вы, господа, щекотливы, - произнес Вихров, - посмотрите на английских лордов, - на них пишут и пасквили и карикатуры, а они себе стоят, как дубы, и продолжают свое дело делать.

- Прекрасно-с! - возразил Абреев. - Но английские лорды, встречая насмешки и порицания, находят в то же время защиту и поддержку в своей партии; мы же в ком ее найдем?.. В непосредственном начальстве нашем, что ли? - заключил он с насмешкою и хотел, кажется, еще что-то такое пояснить, но в это время раздались шаги в зале.

Все обернулись - это входил Плавин.

- Вас ищу-с, вас! - говорил он, торопливо поздоровавшись с хозяйкою дома и с Вихровым и прямо обращаясь к Абрееву.

- К вашим услугам! - отвечал тот с обычной своей вежливостью.

Плавин сел прямо против Абреева.

- Правда, что вы вышли в отставку? - спросил он его.

- Совершенная правда! - отвечал тот.

Плавин пожал плечами.

- Но, mon cher, как хотите, - воскликнул он, - при всем моем уважении к вам, я должен сказать, что это просто детский каприз с вашей стороны.

- Вы полагаете? - спросил Абреев несколько уже и обиженным голосом.

- Более чем полагаю, уверен в том! - отвечал настойчиво Плавин.

- Значит, вы не знаете всех причин, побудивших меня подать в отставку, - произнес Абреев, грустно пожимая плечами.

- По крайней мере, те, о которых мне говорили, именно показывают, что это чистейший каприз, - оставить службу из-за того, что там кто-то такой что-то написал или нарисовал... - говорил Плавин.

- Да-с, это только одно! - возразил Абреев. - Но тут есть еще другое, гораздо поважней; вы знаете, что я всегда был с вами человек одномыслящий.

- Знаю! - подтвердил Плавин одобрительно.

- Знаете, что от эмансипации я по своим имениям ничего не проиграл, но, напротив, выиграл.

- Знаю, - повторил еще раз Плавин.

- Значит, никакой мой личный интерес не был тут затронут; но когда я в отчете должен был написать о состоянии вверенной мне губернии, то я прямо объявил, что после эмансипации помещики до крайности обеднели, мужики все переделились и спились, и хлебопашество упало.

Плавин захохотал.

- Вы не имели права этого написать, никакого права не имели на то! воскликнул он.

- Как я не имел права, когда я видел это собственными глазами?.. проговорил Абреев.

- Ну и что ж из того, что вы видели собственными глазами?.. Все-таки в этом случае вы передаете ваши личные впечатления, никак не более! - возразил Плавин. - Тогда как для этого вы должны были бы собрать статистические данные и по ним уже делать заключение.

- Какие же это статистические данные? - спросил Абреев, удивленный и как бы несколько опешенный этою мыслью, которая, как видно, не приходила ему в голову.

- А такие-с! - отвечал с докторальною важностью Плавин. - Как богаты были помещики до эмансипации и насколько они стали бедней после нее? Сколько народ выпивал до освобождения и сколько - теперь, и как велика была средняя цифра урожая до шестьдесят первого года, и какая - в настоящее время? И на все это именно по этим статистическим данным я и могу вам отвечать, что помещики нисколько не разорились, а только состояния их ликвидировались и уяснились, и они лишились возможности, посредством пинков и колотков, делать разные переборы; а если народ и выпил вина больше, чем прежде выпивал, так это слава богу! В этом его единственное удовольствие в жизни состоит!

- Странное удовольствие! - заметил Абреев.

- Точно такое же, как и наше, - объедаться за обедом и держать француженок на содержании, - заметил не без колкости Плавин.

- Но народ это делает без всякой меры; иногда целая деревня валяется пьяная по канавам или идет на четвереньках пить в другую деревню, проговорил Абреев.

- Да вам-то что за дело до этого! - прикрикнул уж на него Плавин. Если вам кажется некрасиво это, то не глядите и отворачивайтесь, и почем вы знаете, что народу также, может быть, противно и ненавистно видеть, как вы ездите в ваших колясках; однако он пока не мешает вам этого делать.

- Я тут говорю не про собственное чувство, - сказал Абреев, - а то, что это вредно в санитарном отношении и для самого народа.

- А разве объедаться обедами и услаждаться после оных француженками менее вредно в санитарном отношении? - спросил насмешливо Плавин.

Абреев усмехнулся.

- Это делает такое небольшое число людей, что все равно, что бы они ни делали, - сказал он.

- Как все равно? Напротив, эти люди должны являть собою пример воздержания, трудолюбия, ума, образования, - перечислял насмешливо Плавин.

Абреев на это ничего уже не возражал.

- Что же касается до хлебопашества, - продолжал Плавин, - то, извините меня, это чистейший вздор; по тем же именно статистическим данным и видно, что оно увеличилось, потому что вывоз за границу хлеба стал больше, чем был прежде.

- Но каким же образом это могло случиться? - возразил Абреев, пожимая плечами. - Все помещики хозяйства свои или уничтожили, или сократили наполовину; крестьяне между тем весьма мало увеличили свои запашки.

- Это все-таки вы говорите ваши личные впечатления, - опять вам повторяю, - сказал Плавин.

- Нет, это никак не личные впечатления, - продолжал Абреев, краснея даже в лице, - это самым строгим логическим путем можно доказать из примера Англии, которая ясно показала, что хлебопашество, как и всякое торговое предприятие, может совершенствоваться только знанием и капиталом. Но где же наш крестьянин возьмет все это? Землю он знает пахать, как пахал ее, я думаю, еще Адам; капитала у него нет для покупки машин.

- У него нет, но у общины он есть, - возразил Плавин.

Абреев при этом окончательно вспыхнул.

- Об общине я равнодушно слышать не могу, - заговорил он прерывающимся от волнения голосом и, видимо, употребляя над собой все усилия, чтобы не сказать чего-нибудь резкого, - эту общину выдумали в Петербурге и навязали ее народу; он ее не любит, тяготится ею, потому что, очень естественно, всякий человек желает иметь прочную собственность и отвечать только за себя!