- Ничего! - отвечала совершенно откровенно Фатеева. - Кто же нам мог рассказать все это? С учителями мы больше перемигивались и записочки им передавали; или вот насчет этих статуй ты мне напомнил: я училась в пансионе, и у нас длинный этакий был дортуар... Нас в первый раз водили посмотреть кабинет редкостей, где, между прочим, были статуи... Только, когда приехали мы домой и легли спать, одна из воспитанниц, шалунья она ужасная была, и говорит: "Представимте, mesdames, сами из себя статуй!" И взяли, сняли рубашечки с себя, встали на окна и начали разные позы принимать... Вдруг начальница входит. "Это, говорит, что такое?" Одна маленькая воспитанница испугалась и призналась. "Хорошо, - говорит начальница, - стойте же так всю ночь!" - да до утра нас без белья и продержала на окнах, холод такой - ужас!

- Картина недурная, я думаю, была при этом, - заметил Павел.

- Да, были прехорошенькие, - отвечала Фатеева.

- И из них же вы, я полагаю, первая были.

- Я недурна была.

- Сего качества вы и ныне не лишены.

- Я не знаю, - отвечала она кокетливо.

- А я знаю, - проговорил он и, подойдя к ней, крепко обнял и поцеловал ее.

Впечатлением ее приятной наружности он, кажется, хотел заглушить в себе не совсем приятное чувство, произведенное в нем ее признанием в ничегонезнании.

- Ну-с, что я вам толковал сегодня - завтра я вас спрошу, - сказал он.

Фатеева мотнула ему головой в знак согласия. Вихров, в самом деле, спросил ее:

- Кто был Ахиллес?

- Греческий вождь, - отвечала она.

- А чем он замечателен?

- Забыла.

Вихров ничего на это не сказал, но заметно, что это немножко его покоробило.

"Что же это такое?" - думал он, глядя на Клеопатру Петровну, сидящую у своего стола и как-то механически заглядывающую в развернутую перед ней книгу. - "Посмотрите, - продолжал он рассуждать сам с собой, - какая цивилизованная и приятная наружность, какое умное и образованное лицо, какая складная и недурная речь, а между тем все это не имеет под собою никакого содержания; наконец, она умна очень (Фатеева, в самом деле, была умная женщина), не суетна и не пуста по характеру, и только невежественна до последней степени!.."

Придумывая, чтобы как-нибудь все это поправить, Павел с месяц еще продолжал m-me Фатеевой рассказывать из грамматики, истории, географии; но, замечая наконец, что Клеопатра Петровна во время этих уроков предается совершенно иным мыслям и, вероятно, каким-нибудь житейским соображениям, он сказал ей прямо:

- Нет, душа моя, поздно тебе учиться!

- Поздно! - согласилась с этим и сама Клеопатра Петровна.

Вслед за тем проводить с нею все время с глазу на глаз Павлу начало делаться и скучновато.

- Я, душа моя, с приятелями хочу повидаться, - сказал он ей однажды, но так как ты меня к ним не пустишь, потому что тебе скучно будет проводить вечер одной, то я позову их к себе!

- Пожалуй, позови! - разрешила ему Фатеева.

- Это все народ умный-с! Не то, что ваши Постены, - сказал Павел.

- Очень рада их посмотреть, - проговорила m-me Фатеева.

Павел на другой же день обошел всех своих друзей, зашел сначала к Неведомову. Тот по-прежнему был грустен, и хоть Анна Ивановна все еще жила в номерах, но он, как сам признался Павлу, с нею не видался. Потом Вихров пригласил также и Марьеновского, только что возвратившегося из-за границы, и двух веселых малых, Петина и Замина. С Саловым он уже больше не видался.

В день вечера Клеопатра Петровна оделась франтоватее обыкновенного и причесалась как-то удивительно к лицу.

- Вот это merci, merci, - говорил Павел, целуя ее.

Ему хотелось и приятно было погордиться ею перед приятелями: существенного недостатка ее, состоящего в малом образовании, они, вероятно, не заметят, а наружности она была прекрасной; точно так же и перед ней он хотел похвастаться приятелями или, по крайней мере, умом их.

Первый пришел Неведомов, и Фатеева, увидев его в зале, сначала было испугалась.

- Там какой-то шатающийся монах зашел, - сказала она, войдя к Павлу.

- Нет, это Неведомов, - произнес Вихров, так уже привыкший к костюму приятеля, что забыл даже об этом предупредить Клеопатру Петровну. Пожалуйте сюда, Николай Семенович! - закричал он Неведомову.

Тот вошел к ним в гостиную.

- Monsieur Неведомов, madame Фатеева, - сказал Павел, и Клеопатра Петровна оприветствовала Неведомова уж как следует гостя и села затем в довольно красивой позе; некоторое недоумение, впрочем, не сходило еще у ней с ее лица.

- Мы жили с вами в одних номерах, и я не имел чести с вами встречаться, - начал как-то тяжеловато умный Неведомов.

- Да, я так рада, что мы переехали сюда, - отвечала тоже не совсем впопад m-me Фатеева.

- А что Марьеновский? - поспешил перебить их разговор Павел.

- Он, вероятно, сейчас придет.

- Очень рад, очень рад! - повторил Вихров.

Он знал, что Марьеновский своею приличною наружностью больше всех понравится m-me Фатеевой.

- А вот и он, браво! - воскликнул Павел, услышав негромкие шаги приятеля.

Вошел, в самом деле, Марьеновский.

- Madame Фатеева! - сказал ему Павел, показывая на Клеопатру Петровну.

На этот раз Марьеновский уж был очень удивлен. Его никто не предупредил, что он встретит у Вихрова женщину... И кто она была родственница, или... но, впрочем, он вежливо поклонился ей.

Вскоре затем раздались крики толстого Замина.

- Нашли, нашли, знаем теперь! - кричал он, вероятно, дворнику, показывавшему ему ход.

- Ну, здравствуйте, здравствуйте! - говорил он, войдя в гостиную и тряся всем руку.

- Здравствуйте, здравствуйте! - повторял за ним и Петин.

Павел едва успел их отрекомендовать Фатеевой.

- Здравствуйте, здравствуйте! - сказал Замин, и ей потрясая руку.

- Здравствуйте! - сказал ей и тоненький Петин и склонил только одну голову, не двигаясь при этом остальным телом.

- How do you do?[151] - спросил его Павел по-английски.

- Yes,[152] - отвечал своим чисто английским тоном Петин.

- Это он англичанина представляет! - пояснил Павел.

Та улыбнулась.

Все уселись.

- Какая, брат, на днях штука в сенате вышла, - начал Замин первый разговаривать. - Болхов-город... озеро там, брат, будет в длину верст двадцать... ну, а на нагорной-то стороне у него - монастырь Болоховской!.. Селенья-то, слышь, кругом всего озера идут... тысяч около десяти душ, понимаешь! Все это прежде монастырское было, к монастырю было приписано; как наша матушка Екатерина-то воцарилась - и отняла все у монастыря; а монастырь, однако ж, озеро-то удержал за собой: тысяч пять он собирал каждый год за позволенье крестьянам ловить в озере рыбу. Как государственные имущества устроились, озеро опять к мужикам и оттягали: "В чьих, говорят, землях воды замежеваны, тем они и принадлежат", - слышь!.. Монахи-то хлопотать, хлопотать, - в сенат бумагу подали: "Чем же, говорят, монастырю без рыбы питаться?" А мужички-то сейчас к одному чиновничку - и денег дали: "Устрой дело!". Он там и написал бумагу - и разрешили ловить рыбу монахам по всему озеру... а между словами-то и оставил местечко; как бумагу-то подписали сенаторы, он и вписал: разрешено монастырю ловить рыбу на удочку; так, братец, и лови теперь монахи на удочку, а мужики-то неводом потаскивают!

- Какой смелый и знаменательный поступок Екатерины - отнятие крестьян у монастырей! - сказал Марьеновский, обращаясь более к Неведомову.

- Жаль, что она и у дворян не сделала того же самого, - отвечал тот.

- "Дворянство - слава моего государства", - говаривала она, - произнес с улыбкой Марьеновский. - Не знаю, в какой мере это справедливо, - продолжал он, - но нынешнему государю приписывают мысль и желание почеркнуть крепостное право.