– Боже, прости его, ибо не ведал он, что творил, – произнес Вацлав и перекрестился.

Голова Йоханнеса скатилась набок. Из трапезной за спиной Вацлава раздался чей-то крик:

– Я сдаюсь, черт побери, я сдаюсь! Пощады! Пощады!

Вацлав и Мельхиор переглянулись.

– Какой толк от твоей одиннадцатой заповеди, если мне приходится постоянно тебя выручать? – спросил Мельхиор. – Я уже начинаю верить, что вы действительно просто все придумали.

– Спасибо, – сказал Вацлав и обнял его.

Мельхиор похлопал его по плечу и отпустил. Пистолет все еще оставался у него в руке. Он положил его на подоконник, и тут Вацлав увидел, как у него задрожали руки, и ему пришлось приложить усилие, чтобы разжать пальцы и выпустить оружие. В его глазах появилось дикое выражение, когда он окинул взглядом трапезную и заметил безжизненные тела людей Йоханнеса. Бледный свет, идущий снаружи, отражался в темных лужах, в которых лежали трупы. Оставшиеся в живых зажимали руками раны или сидели, опустив головы, под подозрительными взглядами растрепанных монахов. Мельхиор снова посмотрел на свои руки, черные от дыма мушкетных выстрелов. Они дрожали все сильнее.

– Я же их просто… – пробормотал он. – Я же их просто взял на прицел и…

Вацлав схватил Мельхиора за подбородок и поднял его лицо. Глаза юноши закатились. Вацлав ничего не сказал. Нечего говорить, когда стоишь рядом с человеком, который медленно осознает, что он убийца. Мельхиор сделал это, чтобы спасти своих друзей. Но величие его поступка блекло перед фактом, что он отобрал, уничтожил чьи-то жизни. Именно такие люди, как он, которые начинали дрожать под грузом этой ответственности, только и могли перестать убивать. Остальные же продолжали. Остальные – такие, как те, кто собрался вокруг Каменного Йоханнеса. Мельхиор сглотнул. Вацлав улыбнулся. Грудь Мельхиора поднялась в судорожном вдохе: он пытался вернуть себе самообладание.

– Папа нашел бы другой путь, – прошептал он.

– Ты – не твой отец, – возразил Вацлав. – Ты – это ты. Ты нашел свой путь, и ты спас нас всех. Господь послал тебя.

– Око за око, да? – фыркнул Мельхиор. – А как же насчет другой щеки?

На этот вопрос существовало множество ответов, а значит, не было ни одного. Вацлав промолчал. Через некоторое время Мельхиор покачал головой.

– Я не думаю, что меня послал Господь. На самом деле я здесь ради дьявола. Нам нужны быстрые лошади, Вацлав. Самого худшего ты еще не знаешь.

Сначала у Андрея создалось впечатление, что они неожиданно оказались в семинарии, руководитель которой, мужчина в убогой сутане священника, вел занятие с учениками, совсем еще детьми. Затем он понял, что они с Киприаном, если уж на то пошло, тоже являются здесь детьми, и все встало на свои места: мужчина в сутане был великаном. Невольно перед мысленным взором Андрея появился образ истлевшего скелета брата Буки в его одинокой могиле в лесах под Эгером, но это был не тот случай. Этот мужчина не был ни настолько могуч, ни настолько крепко сложен, как бывший Хранитель, и черты лица у него были мелкими, а не походили на россыпь тяжелых гранитных скал, как у брата Буки.

Здесь находился и Вильгельм Славата, рейхсканцлер. Когда они вошли, Славата поднял голову. Вряд ли кто-то сейчас сумел бы выбросить его в окно, как это случилось с ним, когда он был королевским наместником, а также с его коллегой графом Мартиницем и писарем Филиппом Фабрициусом. Чтобы выбросить сегодняшнего Вильгельма Славату, потребовался бы грузовой кран – и окно величиной с городские ворота. Канцлер грузно осел в кресле, голова его покоилась на подушке из нескольких двойных подбородков, а брюхо упиралось в край стола. Лицо Славаты представляло собой сплошные поперечные складки, такие же, как и те, что образовывали его подбородки: рот, толстые щечки, морщинистый лоб были покрыты глубокими бороздами, словно тяжесть собственного жира сжимала его контуры. Нос представлял собой некую круглую красную аномалию в этом покрытом параллельными рвами произведении искусства, а наверху, на совершенно лысой голове, гордо торчал единственный клок седых волос, как поднятый петушиный гребешок.

– Э, – сказал Славата, – господа торговцы!

Это прозвучало так, как будто Андрея и Киприана впустили в комнату частично из милости. На самом деле оба использовали весьма серьезные связи фирмы, чтобы устроить эту встречу.

Остальные мужчины за столом молча кивнули: Микулаш Турек из Розенталя, бургомистр Старого Места Праги; Вацлав Августин Кафка, королевский судья и бургомистр Нового Места Праги; архиепископ Праги Эрнст, граф Гаррах; генерал Рудольф Коллоредо, командующий небольшим отрядом императорских войск, расположенным в Праге, и одновременно – приор пражского отделения рыцарей Мальтийского ордена; Франческо Мизерони, королевский управляющий замка; и какой-то длинный парень в сутане. Он был единственным, кто улыбался во весь рот, и внезапно у Андрея возникло чувство, что это лицо ему смутно знакомо.

– Господа… – произнес Славата и указал пухлой лапой на Андрея и Киприана, – господа… э… – Его катастрофически плохая память на имена вошла в легенды.

Архиепископ Гаррах сказал:

– Добро пожаловать, господин Хлесль, господин фон Лангенфель. Садитесь и рассказывайте.

– Э… – повторил Славата и опустил руку, словно знакомство прошло как по маслу.

– Думаю, мы еще не знакомы, – сказал Андрей и протянул руку высокому мужчине в сутане.

– Конечно, мы его знаем, – проворчал Киприан. – Но он порядком вырос, с тех пор как мы видели его в последний раз. Как дела у старика, Иржи?

– Отец Плахи, – возмущенно поправил его судья Кафка.

– Оставьте, ваше превосходительство, – возразил отец Плахи, – господа Хлесль и Лангенфель знают меня с тех пор, как я пешком под стол ходил.

– О, вы знаете отца Арриджи! – удивился рейхсканцлер Славата.

– Я – отец Плахи, – с ангельским терпением объяснил худой мужчина в сутане. – Полковник Хуан Арриджи – мой командир в студенческом легионе, а я – его адъютант. – Чувствовалось, что он уже не в первый раз дает подобное объяснение. – И господа знают меня, так как мой отец, Шимон Плахи из Пилсена, состоит с ними в коммерческих отношениях.

– Иржи Плахи, – повторил Андрей и улыбнулся. – Естественно. – Он ответил на рукопожатие молодого священника. – Так значит, ты присоединился к иезуитам?

Плахи кивнул. По нему было видно, как он этим гордится.

– Пожалуйста, поделитесь с нами сведениями, – попросил архиепископ.

Андрей и Киприан переглянулись. Андрей испугался, как бы Киприан не принялся силой вдалбливать правду этому блестящему собранию. Впрочем, возможно, это и есть правильный метод. Он промолчал. Киприан вздохнул.

– Шведская армия под началом генерала Кёнигсмарка приближается к Праге, – сказал Киприан. – Вы должны вооружить граждан и укрепить город, иначе они разгромят нас точно так же, как в 1620 году – войска Тилли, а в 1635-м – саксонцев.

– Во-первых, я давно уже знаю об этой «армии», – возразил Коллоредо, – а во-вторых, тогда были совсем другие обстоятельства.

– Да, – сказал Киприан. – Тогда Прагу взяли без единого выстрела. Если вы поднимете на замке белый флаг и на этот раз, то Кёнигсмарк непременно прикажет сбить его оттуда из самой большой пушки, а заодно – и половину замка.

– Однако к нам сейчас приближается отнюдь не армия, а кучка одичавших бродяг, которые только и могут, что испугать нескольких батрачек к западу и югу от Праги. Пожалуйста, не надо думать, будто у меня нет собственных шпионов. – Коллоредо небрежно махнул рукой. – Ох уж эти торговцы! Пф!

– Одичавшие бродяги – это те, которые сначала запасаются едой. Основная армия еще даже не появилась.

Коллоредо посмотрел на Киприана как на человека, в отношении которого нужно дважды подумать, прежде чем решить, стоит ли вообще отвечать ему.

– Памятник, – неожиданно сказал Славата. – Они ни в коем случае не должны разрушить памятник.