– Вот ведь черт! – удивился вахмистр.

К ним подошел еще один рейтар.

– Парень совершенно тупой, я даже не могу заставить его сказать, как его зовут, не говоря уже о том, кто его хозяева – сверчки или жучки,[2] – пожаловался вахмистр.

– А тебе не все равно? – возразил рейтар.

– Мне, пожалуй, было бы легче, если бы я знал, что они еретики.

– А мне, пожалуй, было бы легче, если бы нашлось, что пожрать и выпить, и если бы в следующий раз, после того как я выстою очередь к мохнатой норке, мой змей смог бы в нее заползти, – заявил рейтар и добавил: – И если бы я знал, что швед не свалится нам как снег на голову. Мы ведь сейчас на их стороне реки, вахмистр.

– Да черт с ним, со шведом. Швед сейчас роет себе траншеи где-нибудь на опушке возле Леха¹ и сам с собой забавляется. – Вахмистр встал. – Ну ладно, – вздохнул он. – Посмотрим, сумеют ли остальные поймать птичек.

Мальчик остался в одиночестве. Недолго подумав, он снова занялся овцой. Он решил, что именно этого они от него и хотят.

Овцу уже освежевали, когда появились хозяин с семьей и слугами. Рейтары ввели их в дом. Так как мужчины забрали у него овцу и стали насаживать ее на копье, мальчик тоже последовал в дом. Хозяин, его жена, дочь и оба сына сидели на полу, а солдаты крепко держали слуг. Хозяин часто моргал от страха.

– Два вопроса, – заявил вахмистр и поднял два пальца в латной перчатке. – Во-первых: протестант или католик?

У хозяина задрожал подбородок. Никто не мог сказать наверняка, с какими кирасирами он имеет дело, с протестантами или католиками, когда сталкивался с такими вот мародерами. Во время битвы солдаты императора прикрепляли к шлемам черно-красные лоскуты или перья, а шведы – сине-белые, чтобы не спутать противника с союзником. Вне поля битвы в этом необходимости не видели. Вне поля битвы было тактически правильно оставаться неузнанными во время убийств. Что бы хозяин ни сказал, он запросто мог ошибиться. Тот сглотнул и промолчал.

– Во-вторых, – продолжил вахмистр, – где ты спрятал ценности?

Мальчик увидел, что подбородок хозяина задрожал еще сильнее, а губы побелели – с такой силой он сжал их. Было слышно, как он тяжело, со всхлипами дышит.

Рейтары заставили одного из слуг опуститься на колени, молниеносно обмотали его голову веревкой и принялись скручивать ее с помощью деревянного бруска.

Слуга закричал. Кровь побежала у него из ушей, носа и рта. Он стал лихорадочно дергать за веревки, но они слишком сильно впились в кожу. Глаза его вылезли из орбит, большие и белые, как куриные яйца. Слуга завыл в голос. Раздался треск. Глухо застонав, несчастный обмяк. Мальчик в ужасе уставился на него и нервно сглотнул. Налить Леопольду в горло навозную жижу – это ведь шутка, забавная, хоть и грубая, и слуги постоянно подшучивали так друг над другом; но столько крови… и глаза… Смех застрял у него в груди. Он жалко улыбнулся и посмотрел снизу вверх на вахмистра, но тот не обратил на него внимания.

– Ну как, не вспомнил еще? – спросил вахмистр. – Ладно, посмотрим, что на этот счет думают женщины.

Дочь вцепилась в хозяйку, а та – в хозяина, когда солдаты направились к ним. Они загнали женщин в угол, прямо под образа. Мальчик снова попытался высмотреть, что происходит, но тут его заметил вахмистр.

– Двигай отсюда, – приказал он. – Займись жарким.

Мальчик медленно и нерешительно направился к двери, а в спину ему летели подбадривающие крики и панический визг из угла с образами, неожиданно перешедший в резкий вой, как от боли. Он оглянулся через плечо. Вахмистр стоял, склонившись над хозяином. Рейтары стаскивали с бедолаги сапоги. В одной руке у вахмистра был длинный нож, а другой он не глядя залез в бочку с солью. Голые ноги хозяина вздрогнули. Мальчик заметил, что сыновей тоже разули.

– Женщины ничего не знают, – заявил вахмистр. – Или у них слишком заняты рты, и они ничего не могут сказать. Думаю, стоит заняться именно мужчинами в этой семье. Наверное, вы собирались в ближайшее время много ходить? – Даже не глядя на мальчика, вахмистр добавил: – Как, ты еще не во дворе, бездельник? Может, стоит и тебя поспрашивать?

Мальчик, спотыкаясь, вылетел наружу. Он услышал, как, перекрывая шум в углу с образами, один из сыновей хозяина испуганно закричал, а его отец, тяжело дыша, заявил:

– Хорошо, я вам скажу!

На это вахмистр ответил:

– Прекрасно, прекрасно, но позволь нам показать тебе, что произойдет, если ты нам наврешь!

И снова до его ушей донесся высокий вопль хозяйского сына; тот кричал и кричал…

Мальчик выскочил наружу и побежал к костру, мимо смеющихся или скучающих солдат, которые угощали его пинком, если он случайно толкал их. Дрожа всем телом, он схватил копье и попытался повернуть овцу, которая уже почернела внизу. Внезапно силы оставили его.

Кто-то протянул руку и одним рывком повернул копье, а затем дал мальчику подзатыльник.

– Эй, ты, принеси лошадям воды, раз уж ты слишком глуп, чтобы поворачивать вертел!

Мальчик не глядя схватил ведро, наполнил его водой из колодца и, шатаясь под тяжестью груза, поплелся в амбар. Солдаты, ранее толпившиеся у входа, исчезли, и в сумерках раскрытая дверь амбара казалась зевом черной пещеры. Он неожиданно ощутил прохладу апрельского вечера и понял, что тело его покрыто потом. Мальчик смутно разглядел две фигуры недалеко от входа, лежавшие на земле. Одна из них с усилием приподнялась. Взгляд его скользнул к другой. Ведро выпало из рук.

– Беги, паренек, – прошептал хриплый, срывающийся от боли голос, в котором он с трудом узнал голос матери. – Беги, иначе они сделают с тобой то же самое!

Ротмистр Самуэль Брахе из смоландских рейтаров нервничал в ожидании возвращения дозорного. Присутствие короля, который сидел на лошади в окружении людей Брахе с таким видом, словно каждый день готовил ему увлекательное приключение, заставляло его беспокоиться. Дело было не в самой личности Густава-Адольфа: для этого он слишком много времени провел в непосредственной близости от суверена и делил с ним еду, питье, отхожее место и жар битвы. Ротмистра тревожило то, что он не знал точно, находятся ли они еще в районе, контролируемом шведской армией.

Сегодня утром они прошли вдоль опушки леса до Леха и поняли, что другую сторону реки держат императорские войска под предводительством Тилли. С виду армия Тилли проигрывала им в численности, но имела большое количество пушек. Пока шведская артиллерия окапывалась, Густав-Адольф приказал разведчикам осмотреть территорию на их стороне Леха. Тактика, насколько понял ротмистр Брахе, состояла в том, чтобы с самого рассвета подвергнуть императорские войска длительному обстрелу, как если бы они собирались перейти реку вброд именно здесь, и в то же время форсировать реку в другом, более подходящем месте. На поиски этого подходящего места были высланы несколько разведгрупп. Король решил не отказывать себе в возможности лично осмотреть местность.

Единственное, в чем был уверен Брахе, так это в том, что они все еще находятся на западной стороне Леха. У него не было времени сориентироваться точнее. Король просто пришпорил коня, и им ничего не оставалось, кроме как последовать за ним.

Расположение войск Тилли на восточном берегу Леха задержало поход шведской армии на Ингольштадт. Самуэль Брахе знал своего короля: тот ненавидел задержки, особенно когда возникала возможность гнать врага перед собой, как стадо, после побед под Нюрнбергом и Донаувёртом. Когда Густав-Адольф бывал недоволен ходом кампании, он вел себя очень легкомысленно – но не с тактической точки зрения, а в отношении собственной персоны. Даже элитный отряд смоландских рейтаров, знавших короля как свои пять пальцев, с трудом поспевал за ним. Монарх, несмотря на свою комплекцию, был удивительно хорошим наездником и таким смельчаком, каких даже в отряде Брахе имелось весьма немного.