Неожиданно краем глаза она заметила движение впереди, у развалин; до них оставалось не более чем несколько расстояний, на которое можно бросить камень. Жар мгновенно покинул ее тело, когда она узнала двух солдат. Они, очевидно, растерялись и залезли на остатки монастырской стены, теперь же он и настраивали мушкеты. Перед первой грудой развалин лошади разделились, словно водопад, и поскакали галопом слева и справа от нее. Мушкет выплюнул им навстречу огненный луч; Эбба резко обернулась и увидела, как Магнус Карлссон соскользнул со спины своей лошади. У нее перехватило дыхание. Второй мушкет выплюнул огонь и чад, но его выстрел ушел в небо, а стрелка смело со стены. Второй попытался сбежать, но во время прыжка ему в спину попала пуля. Самуэль спрятал дымящиеся пистолеты обратно за пояс и схватил поводья. Снова поя вился Магнус, взял поводья и ухмыльнулся ей, словно желая сказать: «Это же самая древняя уловка на свете!»

Эбба посмотрела вперед, и как раз вовремя, чтобы увидеть, как близко они уже подобрались к стене. Она оттолкнулась, прижалась к шее лошади, и та одним прыжком, больше похожим на полет, перемахнула через камни и неуверенно приземлилась на копыта уже на другой стороне, после чего помчалась дальше. Эбба увидела рядом с собой Самуэля, чья лошадь совершила похожий прыжок, услышала ржание лошадей драгун, которые могли либо врезаться в развалины зданий, либо вовремя свернуть, услышала также неожиданное эхо грохота копыт, разнесшееся между горами мусора, увидела еще одного солдата, бегущего к ним, и уже достала пистолет, но он быстро нагнулся, резко повернулся, попытался направить вверх алебарду, чтобы пронзить ею лошадь, и отлетел назад, словно натолкнувшись на невидимый кулак. Алебарда загромыхала по земле – рядом с ней внезапно появился Андрей, его пистолет дымился – и тут они выскочили на частично свободное пространство перед развалинами церкви и полуразрушенным главным зданием монастыря, как раз успев осадить лошадей.

Перед церковью стояли солдаты, иезуит и две женщины, изумленно глядя на них.

У генерала Кёнигсмарка случился припадок бешенства. Его рык без труда заглушил бы шум стада, которое опустошило лагерь. Он кричал на офицеров, поскольку они помешали ему застрелить огромного священника, на вахмистров, поскольку они не смогли навести порядок в рядах, и на солдат – на тех, что лежали мертвыми в снежной каше, и на тех, которые выжили, но не смогли остановить стадо. Он даже успел накричать на горничную собственной жены, которая пыталась собрать разбросанные повсюду пожитки и своей возней могла заглушить его тираду. Графиня Мария Агата стояла, поджав губы, в нескольких шагах за спиной мужа и демонстрировала крайнюю растерянность перед лицом непостижимого, а именно – того, что кучка из трех десятков пражских школяров одурачила всю армию Кёнигсмарка.

Слева и справа от вскопанной полосы, которую оставило после себя прошедшее стадо, медленно ходили солдаты и вытаскивали из земли деформированные части снаряжения, разорванную одежду и разбитое оружие. Палатка офицерских жен покосилась. В перекладину центральной стойки вцепилась курица; из-под полотнища вытекало недвусмысленное доказательство того, что от страха она снесла яйцо. В том, что осталось от офицерской палатки, лежала дохлая свинья, которая со всего разбега наскочила на сундук с одеждой и не пережила этой встречи. Сундук треснул и вывалил свое содержимое на свинью, и теперь ее тело было задрапировано в плащ, а на голове красовалась шляпа с пером. Сходство со спящим вахмистром было поразительным, и солдаты не могли удержаться от того, чтобы, оскалив зубы в ухмылке, не отдать ей честь и не спросить, не будет ли каких приказаний. Над полем висел чад, столб пыли и запах стада из ста голов.

– Я думал, что моя армия получит здесь подкрепление, но, судя по всему, мне, скорее, придется ее восстанавливать, – произнес кто-то по-французски.

Генерал захлебнулся словами и медленно повернулся. Офицеры, имевшие возможность прекрасно изучить выражение его лица, отступили все как один человек и поклонились. Рядом с развалинами офицерской палатки стоял нарядный господин и снимал перчатки. На некотором расстоянии от него толпились другие новоприбывшие, крепко сжимая поводья лошадей; один из них вел двух коней.

– Генерал Виттенберг, – процедил Кёнигсмарк сквозь зубы. – Un plaisir, mon camarade.[84]

– Что здесь произошло? – спросил Виттенберг.

– Что-то, – сдавленно произнес Кёнигсмарк, – за что Прага горько поплатится. Готовы ли вы к выступлению, друг мой? Тогда в путь! Мы совершим ночной переход и завтра уже будем под Прагой. Город падет, и тогда они заплатят за эту наглость. – Он повернулся и заорал офицерам: – Все слышали? Они заплатят. Заплатят!

Не прошло и двух секунд, как ситуация перед развалинами церкви разрешилась – и превратилась в трагедию.

Один из солдат резко поднял дуло мушкета, но дубина Альфреда пронеслась по воздуху и свалила его на землю. Второй попытался сбежать, но из двух пистолетов одновременно грянул залп, и когда пороховой дым рассеялся, солдат уже лежал на земле, ругаясь и держась за ногу и за бок. Киприан и Андрей соскочили с лошадей. Курки еще не разряженных пистолетов смоландцев щелкнули, их дула направились на остальных солдат, и те развели руки в стороны и побросали оружие. Широкая улыбка расплылась по лицу старшей женщины, когда она повернулась к Киприану и Андрею…

…и тут иезуит наклонился, схватил один из пистолетов, который бросили его люди, взвел курок, направил оружие на женщину… Та повернулась к нему, будто сознание послало ей некий сигнал…

Самуэль услышал крик Киприана: «НЕ-Е-ЕТ!»

Пистолет плюнул огнем и чадом. Женщина отлетела назад, словно получив удар ногой в живот. Вторая женщина резко обернулась. Самуэль, чье сердце при виде неожиданного поворота событий застучало как бешеное, почувствовал почти физическую боль, когда узнал ее. Краем глаза он увидел, как Эбба вырвала пистолет из седельной кобуры и направила его на иезуита, однако Самуэль в последний момент отбил дуло вверх. Выстрел ушел в небо. Не вмешайся Самуэль, Эбба выстрелила бы женщине в спину… Женщине, с которой в руинах Вунзиделя Самуэль вкусил полчаса человеческого тепла – в тот самый момент, когда считал, что в нем умерла последняя надежда; женщине, которая, словно фурия, бросилась на иезуита, уже опустившего пистолет с таким видом, словно он сам от себя подобного не ожидал. Она ударила его кулаком в лицо, и он отшатнулся. Самуэль видел, как его голова мотается туда-сюда под этими побоями. Он даже не поднял рук, чтобы защититься. Колено рванулось вверх и врезалось туда, где даже у иезуитов находится самое чувствительное место, и он, ахнув, упал на землю и свернулся в клубок. Женщина уже занесла ногу, собираясь ударить его сапогом по голове и бить до тех пор, пока череп не превратится в кровавое месиво. Андрей подбежал к ней, схватил на руки и отнес на несколько шагов в сторону. Она отбивалась, как сумасшедшая. Эбба, охваченная ужасом, перевела взгляд с происходящего на свой пистолет и выронила его, словно обжегшись. Один из солдат воспользовался суматохой и потянулся к лежащему на земле мушкету.

Самуэль не помнил, как слез с лошади. Нога его опустилась на дуло мушкета, прищемив солдату пальцы, тот дернул головой, и лицо его исказилось от страха и боли. Самуэль с такой силой ударил его ногой в плечо, что тот отлетел назад и грохнулся на землю. Самуэль тут же забрал мушкет себе – это было современное оружие с колесцовым замком – и направил его на горстку оставшихся солдат. Они даже не пошевелились, тоже не сводя глаз с застреленной женщины, которую Киприан положил себе на колени, а затем поднялся и повернулся к Самуэлю. И он прочитал в их глазах абсолютную уверенность в том, что теперь их всех убьют.

Иезуит стонал и корчился на земле.