Подстегнув работу аварийных механизмов в коре мозга, я вернул клетки к нормальному функционированию, потом инициировал несколько предварительных регенеративных процессов. Разумеется, клетки мозга сопротивляются регенерации больше, чем другие, и мне пришлось постараться, чтобы заставить их слушаться. В один прекрасный день Ами перенапряжет естественную способность своих клеток к восстановлению, и результатом станет необратимое повреждение мозга. Я предчувствовал, что этот день не так уж далек.

Потом я вышел.

Я мог бы привести ее в чувство изнутри.

Но мне хотелось получить удовольствие, сделав это по старинке.

Вернувшись в скорлупу собственного тела, я отвесил ей несколько хлестких пощечин.

Рывком сев, она перехватила мое запястье. Я напрягся, готовясь, что, используя свой талант, она войдет в меня, но она оказала лишь физическое давление, и при том довольно сильное. Нужно отдать ей должное: восстанавливается она быстро. Но опять же, внутри нее побывал лучший клеткогляд планеты.

— Довольно, — прошипела она. Ее оливковые глаза расширились.

— Попробуй только сказать, что тебе не нравится.

— Скотина.

Стряхнув ее пальцы, я встал:

— Потом будет время на нежности, душенька. Нас ждет аудиенция. Так, напоминаю на случай, если ты была слишком занята расплавлением своего черепа, что не заметила. — Наблюдающие колонисты покраснели и отвернулись. Этих детишек так просто шокировать. — Надень что-нибудь, если, конечно, не считаешь, что уже одета. Встречаемся у шлюза. Прибудут какие-то неприятности.

Я оставил ее неловко выбираться из кровати.

Вспомнив про свои обязанности, колонисты беспокойно рассеялись. Осталась только Фурье, которую, похоже, назначили при мне надсмотрщиком. Разыгранный нами с Ами жалкий спектакль как будто ее не тронул, и по юношеской невинности ей, кажется, было искренне жаль нас обоих. Сам того не желая, я почувствовал, что такое отношение на меня действует. Смягчает. Потом я осознал, что кое-кто как раз на это и рассчитывал — без сомнения, Хольтцманн. Да уж, хитрый мальчик. Я обновил зарубку на память никогда его не недооценивать.

Направляясь к гаражу и шлюзу, мы прошли несколько куполов.

— Еще какие-нибудь новости были? — спросил я.

— Нет. Они только один раз вышли на связь по радио, потом ничего.

— Приблизительное время прибытия?

— Через полчаса.

— Тогда, наверное, остается только ждать.

Фурье чуть приподняла плечи, словно безмятежно говоря: «Без дополнительной информации действовать невозможно». Господи, этих детей так легко смутить эмоциональной сценой, но в момент кризиса они спокойны, как удавы. Я попытался вспомнить, был ли сам когда-нибудь настолько молод и уверен в себе. Но мне никак не удавалось отыскать в прошлом юного себя (линии передачи оборваны, расстояние непреодолимо), поэтому я сдался.

Через час к нам действительно присоединилась Ами.

Шагая широким шагом, одетая во все зеленое, она вышла из-за припаркованных тракторов. Ее кожа сияла от сонической чистки. Наплевав на правила, она вымыла короткие платиновые волосы недельным рационом кактусовой влаги, от чего они всегда казались гуще и блестели. В глазах светились следы внушительного интеллекта. Я испытал укол боли. Она выглядела такой правильной, такой знакомой, такой потерянной…

— Что стряслось?

Я пересказал ей, что знал сам. В ответ она умудренно кивнула — воплощение деловитости. Втроем мы вернулись к ожиданию.

Фурье первой увидела транспортер и указала на него нам. С минуту он стоял на северном гребне, как воин племени масаи на одной ноге или спящий аист. Потом подпрыгнул, преодолел гребень и в облачках пыли начал спускаться по длинному склону.

База Содружества располагалась на дне долины Маринер — широкого, тянущегося через весь континент каньона на экваторе Марса. Решение создать колонию здесь было продиктовано психологическими мотивами, реакцией на уничтожение первой базы. Узкая долина, казалось бы, давала больше укрытия, чем голая равнина — хотя упорный астероид без особых проблем заберется и в эту тридцатисемимильную щель. А еще на решении сказались далеко идущие планы. Предполагалось со временем, участок за участком, накрыть куполом всю долину, и так создать пригодные для жизни условия. Уйма жилого пространства для рядовых работяг и гораздо дешевле, чем создавать земную экосистему на всей планете.

В гараж пришли помогать остальные колонисты, хотя никто в точности не знал, что потребуется. Транспортер, подпрыгивая, приближался, пока не остановился метрах в пятидесяти от купола. Он был слишком велик, чтобы загнать его через шлюз для тракторов. Пассажирам придется спешиться и пройтись пешком. Если они еще на это способны.

В бронированой кабине на «ноге» открылся люк. Развернулся и упал трап из пластмассовых цепей.

Я не знал, чего ожидать. Жертв декомпрессии, взрыва или камнепада: руки-ноги оторваны, распухли или изувечены. Уцелевшие, пошатываясь, выносят раненых…

И полной неожиданностью стали пять подвижных фигур, которые, проворно спустившись по трапу, спрыгнули вниз, когда до красной почвы оставалось футов десять, и рысцой направились к куполу.

Они ВОШЛИ в шлюз и скрылись из виду.

Динамик над внутренней дверью ожил, пока шлюз еще работал.

— Уберите всех, кроме медицинского персонала, — произнес назойливый голос Хольтцманна, в котором за официальностью слышалась нервозность. — Пусть поставят койки в «чистой комнате» на заводе чипов. Мы используем ее как изоляционную камеру. Туда мы пройдем по коридорам Восемь и Двенадцать. После того как мы пройдем, весь маршрут немедленно дезинфицировать. Мы только что стерилизовали скафандры извне и даже приоткрывать их не будем, но рисковать нельзя.

Я нажал кнопку интеркома.

— Ты с ума сошел, Хольтцманн? Ты говоришь так, словно заразился. Тебе не хуже меня известно, что, если не считать тех земных организмов, которые мы сюда завезли и которые могли сбежать и выжить, Марс мертв.

Долгие десять секунд царила тишина. Потом Хольтцманн сказал:

— Уже нет, доктор Строуд. Уже нет.

Вэддингу Хольтцманну, блондину с тевтонскими чертами лица и стрижкой ежиком, было тринадцать лет. Выходец из Восточной Германии, он был продуктом их сверхускоренного нейротропного образования. Я никогда не соглашался с теми, кто утверждал, будто чудодейственные катализаторы позволяют напичкать подростка полным объемом знаний, необходимых взрослому, к тринадцати годам, и испытал облегчение, когда конгресс (вопреки давлению геронтократов, которые хотели, чтобы их поддержали массы молодых рабочих) зарубил билль о снижении возрастного ценза.

Пятнадцать лет — еще куда ни шло: дополнительные два года — большая разница. Я знаю, что сам в тринадцать не был бы готов для колледжа. Даже когда в возрасте умудренных двадцати четырех я окончил медицинский факультет в университете Джонса Хопкинса и Бэннекеровский Институт, я все равно был недостаточно взрослым, чтобы справляться с моими способностями. То, как я испоганил себе жизнь, прекрасная тому иллюстрация.

Рядом с Хольтцманном и его сверстниками я в свои тридцать ощущал себя древним старцем. Я знал, что Ами разделяет мои чувства, поскольку мы говорили об этом (в периоды просветления), видя в возрастной разнице одну из причин нашей отчужденности.

А вот из Хольтцманна то ли благодаря побочному эффекту тепличного развития, то ли благоприятным тенденциям вышел отличный «марсианин». Скорее всего потому его и сделали главой колонии. Я всегда называл его Вегги — это его злило.

Теперь, стоя в импровизированной изоляционной камере с Хольтцманном, Ами и остальными членами экспедиции, я подумал, не обойтись ли сегодня без колкостей.

Ручное оружие в обычном смысле на базе отсутствовало. От него не было бы толку против реальной угрозы астероида, и мирные державы на Земле не видели необходимости вооружать друг против друга своих посланцев. Но Хольтцманн вспомнил про сигнальную ракетницу в кабине транспортера, и теперь наставил ее гадкое широкое рыло прямо мне в брюхо. Выброшенный под действием кислорода заряд проделает во мне такую дыру, что даже клеткогляд ее не залатает.