Сидевший в наушниках Эрлкониг рассеянно поднял взгляд от кипы документов, но, увидев, кто к нему пришел, расчетливо сощурился.

— Садись, молекулка, садись, — стянув наушники, сказал он. — Я слышал, что с тобой приключилось, и все собирался сходить тебя проведать. Но столько дел, столько мелочей… Попытки удержать этот бардак на плаву отнимают много времени.

Хонимен молча сел. Несколько минут Эрлкониг изучал его, потом явно принял какое-то решение.

— Есть у меня кое-что, что может тебя заинтересовать, — сказал альбинос, — ну вроде как отвлечь от черных мыслей. Мне все не давал покоя один вопрос. Откуда взялось это слово?

— Какое слово? — безжизненно переспросил Хонимен.

— Какое слово? Спондуликс, конечно!

Хонимен испытал слабый укол любопытства.

— Ну и?

— Я послал Фументо порыться в библиотеке. Это сленг середины девятнадцатого века. Раньше оно писалось «спондулик». Произведено от греческого слово «спондолос», что означает «раковина». Похоже, некогда индейцы использовали раковины в качестве денег. Вампум, понимаешь? Выходит, слово-то на самом деле местное, взятое у угнетаемых краснокожих и так далее. Мне нравится. Откуда ты это взял?

— Не знаю, — отозвался Хонимен. — Я уже ничего не знаю.

Встав, Эрлкониг положил ему руку на плечо.

— Ты в плохом состоянии, молекулка. Тебе нужно отдохнуть. Подожди здесь минутку. — Эрлкониг вышел и вернулся с таблеткой и стаканом воды. — Вот, выпей, она тебя сразу вырубит.

Хонимен проглотил таблетку и вскоре почувствовал, как сон наползает от ног к голове, затягивает, словно зыбучие пески.

В какой-то момент — словно много времени спустя — он очнулся. Эрлкониг уже ждал со второй таблеткой. Хонимен выпил и эту. Какая ему разница, проснется он снова или нет?

Во второй раз он очнулся от шума множества голосов. Эрлкониг помог ему встать. Руки и ноги у Хонимена были как резиновые.

— Пойдем, молекулка, мы празднуем новоселье, тебе нужно к гостям. Тебе это будет на пользу.

Хонимен позволил вывести себя из Цистерны Номер Один. Пивоварня была до отказа забита людьми, и все веселились до упаду. Эрлкониг нашел Хонимену выпивку.

— Вот, старик, надо тебя разбудить, иначе ты во время гвоздя программы сонным будешь.

— А что за гвоздь программы? — спросил Хонимен.

— Увидишь. Подожди минутку здесь, мне нужно проверить кое-какие приготовления.

Хонимен почувствовал, что понемногу просыпается, и не мог решить, хорошо это или плохо. Боль от необъяснимого исчезновения Эдди не проходила. Он отпил из стакана, в котором оказался простой лимонад. Даже к лучшему. Он не в том состоянии, чтобы принимать алкоголь.

Вернулся Эрлкониг. Взяв Хонимена за локоть, он повел его куда-то в угол здания. Там в стене была пробита новая дверь. Эрлкониг ее открыл. Переступив порог, они очутились в высоком дымоходе пивоварни.

Освещенная свисающими с провода голыми лампочками винтовая лестница уводила все выше и выше.

— Пошли, молекулка, — подстегнул Эрлкониг.

Они начали подниматься. Хонимен карабкался первым.

Наверху Хонимен неожиданно остановился, и Эрлкониг спросил:

— В чем дело?

— Куда мы идем, Эрл? У меня кружится голова…

— Не волнуйся, молекулка. Дальше под ногами все будет ровным.

Поверив Эрлконигу на слово, Хонимен преодолел последние несколько ступенек и через люк выбрался в маленькую комнатку. Он без особого интереса решил, что это, наверное, пентхаус Эрлконига, про который тот говорил несколько недель назад.

Эрлкониг вылез следом.

— А теперь вон в ту дверь.

— Еще одна дверь? Но куда еще она может вести…

— Увидишь.

Открыв дверь, Хонимен шагнул наружу.

Он очутился на крохотной платформе, с двух сторон обрамленной перилами. В трехстах футах под ним улицу запрудили крошечные человечки. «А ведь все они смотрят на меня!» — сообразил вдруг Хонимен. В это мгновение вспыхнул прожектор и, ослепив, пригвоздил Хонимена к платформе.

Многократно усиленный голос Эрлконига внезапно рявкнул:

— Спец, идиот ты этакий… Направь пониже!

Расположившийся на крыше примыкающего здания СпецЭффекты повиновался, и через минуту Хонимен снова прозрел. И лишь тогда заметил поликарбоновый кабель, который уходил куда-то вдаль над Гудзоном. Натянутый, как нервы наркомана, тонкий, как волос, кабель, приклеенный и прикрепленный дальним концом к какому-то безымянному зданию в районе Двадцать третьей улицы на Манхэттене, в полумиле отсюда.

— Возьми, — сказал Эрлкониг. В одной руке он держал мегафон, а в другой покачивал традиционный цирковой пятнадцатифутовый шест в красную и белую полоску, который до того стоял прислоненный к стене.

Взяв шест, Хонимен взвесил его на руке. Пятнадцать фунтов веса пробудили кинастетическую память.

— О'кей, поехали, молекулка. Твоего выступления ждут.

Хонимен задумался. Преодолеть такое расстояние невозможно. Он совершенно не в форме. Ветер силен. Снотворное еще не выветрилось…

Скинув кроссовки, он остался в одних носках.

— Если переберешься на ту сторону, — улыбнулся Эрлкониг, — можешь рассказать федералам все, что захочешь.

Сделав шаг вперед, Хонимен поставил правую ногу на канат. Под его тяжестью канат завибрировал, словно живой, запел древнюю цирковую песню без слов, поманил Хонимена к его предназначению.

Он перенес на кабель вторую ногу, слегка покачнулся, но старые инстинкты помогли удержать равновесие.

Эрлкониг обращался через мегафон к зрителям:

— А теперь, как было объявлено, в ознаменование завоевания спондуликсами внешнего мира их изобретатель Рори Хонимен символически преодолеет водную преграду между Хобокеном и Манхэттеном, между новой и старой финансовой столицами планеты.

Хонимен начал свой полумильный переход по канату, а прожектор следовал за ним, светя теперь в спину.

До самой знаменующей середину пути отметины он думал, что пройдет.

Но тут из окружающей темноты возник вертолет новостей, из кабины которого жадно высунулся телеоператор. Вертолет гремел, дребезжал, взбивал безумные, тянущие вниз порывы ветра.

Хонимен почувствовал, как равновесие от него ускользает. Он качнулся вправо, влево, накренился слишком сильно, пошатнулся, пытаясь выровняться. Он выпустил шест, и тот кувыркнулся в ночь у него под ногами.

Потом канат ушел у него из-под ног.

Холодный любопытный ветер свистел вокруг. Несколько секунд Хонимен чувствовал себя бестелесным и свободным. Он готов был поклясться, что слышит рев олимпийских трибун. Помимо собственной воли, даже не помышляя о спасении, он вошел в классический прыжок ласточкой.

Он как будто вернулся в прошлое, в последний день своей жизни, когда чувствовал полную уверенность во всем, в день, когда, исполненный безмятежной духовной силы, завоевал «серебро» в Мехико-Сити.

В воду он вошел чисто (небесные судьи выставили высшие баллы), но соударение все равно было ужасным. Он словно прошил стену мокрого бетона в милю толщиной. Вероятно, он на мгновение потерял сознание, все еще стремительно падая, но теперь уже на дно Гудзона, потому что, когда открыл глаза, кругом царила полная чернота, и ему показалось, он чувствует под собой заваленное остовами машин русло реки.

Непроглядная пустая чернота. Может, просто сдаться? А что остается еще? Так легко вдохнуть воду, пропитаться ею и утонуть, лежать среди прочих обломков…

Вот только… подожди-ка. Тут есть что-то любопытное. Приближается нечеловеческая фигура светоносной белизны. Все ближе, ближе и ближе… пока не оказывается лошадью. Морским коньком, у которого вместо крупа — сплошь плавники.

Баронесса фон Хаммер-Пергстолл восстала причудливо преображенной из мертвых. Первая любовь пришла вернуть его в мир живых.

Хонимен открыл рот, чтобы заговорить. Вода полилась ему в глотку, и он начал захлебываться.

Схватив крепкими зубами Хонимена за воротник рубашки, Баронесса начала мощными взмахами плавников подниматься вверх через мутную воду.