Яркие пунктирные линии четко окаймляли асфальтированные шоссе, пересекавшие завод в разных направлениях. Светились огромные проёмы цеховых окон; высоко в небе созвездиями горели огни на колошниках доменных печей. Изогнувшись коромыслом, уходила через реку бетонная плотина, залитая электрическим светом.

Вдруг небо вспыхнуло от красного зарева, и огни померкли, как на рассвете. С шлаковой горы хлынул огненный поток, образовав огромную причудливую фигуру. Шлак быстро начал тускнеть, из оранжевого превратился в темновишневый. Зарево в небе потухло, огни снова стали острыми. В этот миг новый поток низвергался с горы, и снова вспыхнуло зарево, отражаясь в окнах домов тревожными багровыми бликами.

На шлаковой горе появилась огромная красная луна — это в опрокинутом набок ковше светила приставшая к стенкам корка расплавленного шлака. Потом появилась вторая луна, третья… Постепенно луны потускнели и исчезли совсем. По горе, как звездочка, заскользил огонек паровоза, увозившего ковши обратно в цех.

Из трубы мартеновского цеха вырвалось пламя, выросло в большое горящее облако и растаяло в воздухе.

А за цехом медленно двигались яркожелтые квадраты горячих слитков и поочередно исчезали в здании блюминга.

Макаров пересчитал их.

— Пятьдесят один слиток — триста тонн металла. Представляешь, как почувствуют себя фашисты, когда на голову им обрушатся снаряды только с одной нашей плавки!

— Хорошо представляю. — И в воображении Крайнева встала картина мощнейшего огневого налета.

Гитлеровские полчища откатывались на запад. Всё меньше эшелонов проходило к линии фронта, но в обратном направлении количество их росло непомерно. Вскоре они уже двигались непрерывной линией на расстоянии сотни метров друг от друга. Гитлеровцы везли всё, что ещё можно было вывезти: пшеницу и металлический лом, людей и музейные ценности, скот и своих раненых. Всё шло вперемешку, без всякой системы.

Город заполнился отребьем всех национальностей, которое удалось поставить под ружье. Солдатня только тем и занималась, что беспорядочно бродила по улицам и рыскала по домам, забирая последнее у жителей.

— Вавилонское столпотворение, — шептали старухи. — Смешение всех языков.

Но все эти «языки» уже хорошо знали несколько русских слов: хлеб, молоко, масло, кукуруза, картофель, одежда. Казалось, фашисты решили не оставить ни одного грамма продуктов, ни одного предмета домашнего обихода. Всё нужно было этим обнищавшим вассалам «великой империи», и они забирали всё, вплоть до вёдер и корыт.

С их уст не сходило короткое слово «капут». В начале войны это слово фашисты произносили как угрозу: «Капут Красной Армии!», «Капут Советскому государству!», «Капут русской национальной культуре!»

А теперь оно звучало в устах разбитых, вконец растерявшихся гитлеровских бандитов уныло и безнадежно: «Гитлер капут», «Муссолини капут», «Антонеску капут».

Людей из города пока не забирали, но Сердюк со дня на день с тревогой ожидал приказа немецкого командования об угоне всех мужчин в Германию. Очень беспокоила его и судьба склада боеприпасов и оружия. Приказ о вывозе имущества склада мог последовать внезапно, и план захвата и спасения завода рухнул бы.

Сердюк помнил слова, сказанные в штабе партизанского движения: «Ваш завод имеет крупное значение в деле восстановления транспорта страны. Его продукция, особенно рельсы и рельсовые скрепления, нужна в первую очередь. Без транспорта мы не решим задачи восстановления Юга».

В подземной лаборатории рельсобалочного цеха жило уже сто сорок семь рабочих завода и участников городских подпольных групп. Петр Прасолов с руководителями групп отобрали самых проверенных и выдержанных и провели их сюда.

Командиром отряда был назначен Гудович. Дисциплину он поставил на военную ногу. Это было тем более необходимо, что люди изнывали от безделья и многие хотели подняться на-гора, посмотреть, что делается в городе, проведать свои семьи.

Желание видеть своих родных или хотя бы знать о их судьбе пришлось учитывать, и Сердюк прикомандировал к Гудовичу Николая в качестве связного. Парень был вначале разочарован возложенной на него ролью — ждал более серьезного задания, — но вскоре смирился. Ему нравилось, пробравшись из города в подземный зал, рассказывать всё, что он видел, успокаивать встревоженных мужей, отцов, братьев, передавая им приветы от их семей. На обязанности Николая лежала и читка сводки, один экземпляр которой он получал специально для жителей зала — «подземцев». Кто дал эту кличку людям, было неизвестно, но она привилась.

Постепенно в подземном зале сложилась особая жизнь. Из досок разобранного ночью сарая для огнеупорных материалов были сделаны нары, низкие, шаткие, но люди уже не спали на бетонном полу. Появилось несколько фонарей, тускло горевших по стенам. Назначались дежурные, следившие за чистотой, кипятившие пахнувшую мазутом воду из ставка, часовые, наблюдавшие за тем, чтобы не проник кто-либо из посторонних, а также за тем, чтобы не было самовольных отлучек.

Ночами несколько раз группа смельчаков под командой Николая ходила через каналы к складу продовольствия, который обнаружил ещё Крайнев. Поднимали заготовленным домкратом тяжелую чугунную плиту, влезали в склад и таскали оттуда консервы и мешки с сухарями.

Один раз ребятам повезло: они натолкнулись на ящики с табаком. Табак был дрянной, пахнул прогнившей морской травой, но подземцы курили его запоем, и тогда в помещении тускнели фонари, превращаясь в слабо светящиеся точки, как при густом тумане.

Большое оживление в подземном зале вызвало появление обер-мастера мартеновского цеха Ипполита Евстигнеевича Опанасенко. О его судьбе до сих пор не было ничего известно. Знали только, что дом его сгорел дотла вместе с находившимися в нем гитлеровцами, и многие считали, что хозяин тоже погиб.

Опанасенко встретился с Сашкой во время очередного посещения базара. Сюда сходились люди не только со всего города, но и из окрестных деревень. Здесь можно было услышать самые интересные разговоры, узнать о происходящем в деревне, подхватить разные слухи.

Старый рабочий-мартеновец обнял Сашку, как сына, отвел его в сторону и начал расспрашивать о городских новостях. Но Сашка прежде всего осведомился о его дочери.

Старик рассказал, что Светлана жила с ним и женой в отдаленном селе, у бабушки, — ей удалось спастись. Когда девушки, которых угоняли в Германию, услышали ночью над поездом гул советских самолетов, они, предпочтя смерть рабству, по совету Светланы стали выбрасывать сквозь решетку вагона пучки зажженной соломы, давая ориентир для бомбежки. Эшелон действительно стали бомбить. Повредили путь, и поезд остановился. Воспользовавшись паникой, девушки вышибли чугунной печкой доски в стенке вагона, открыли двери ещё в нескольких вагонах и разбежались по степи. А ему сейчас пришлось уйти из села, потому что оттуда вывозят мужчин в Германию. Но здесь он опасается, как бы не схватили за старые грехи.

Сашка назначил Опанасенко ночью свиданье в каменоломне, переговорил с Сердюком и привел обер-мастера в подземный зал. Старика тотчас заставили подробно рассказать о том, как он поджег свой дом, как скрывался, как жил.

Очень деятельный и хозяйственный по натуре, Ипполит Евстигнеевич, отоспавшись, принялся за ремонт нар. Затем ночью откуда-то притащил распиленную на части лестницу, сколотил её и, внимательно обследовав стены и потолок зала, решил расширить вентиляционное отверстие. Сделать это ему так и не удалось, но подземцы, оценив его хозяйственные наклонности, единодушно избрали его старшиной.

Узнав от Сашки, что из сел угоняют мужчин, Сердюк понял: надо быть готовым к приему большого числа людей в подземное хозяйство.

Очень угнетала Андрея Васильевича невозможность выполнить задание штаба — взорвать железнодорожный мост на пятом километре от станции. Мосты на ближайших железнодорожных ветках были взорваны, и весь поток грузов на фронт и с фронта шел через район, контролируемый Сердюком.