Кудесники положили Доброгу ничком на одеяло, сшитое из белых с голубой подпушью песцов, и обвели вокруг старосты костяными копьями четверной круг, которым его заперли от лихой силы. А между морем и Доброгой набросали горку сухого мха.

Тем временем на морской берег насела черная, густая ночь. Кудесники запалили моховой костер и набросали на него наговоренной морской травы. В огне затрещало. Запрыгали синие, желтые, красные звездочки.

Трое колдунов уселись рядом и дико забили в бубны — старшему кудеснику собираться на бой против Главного Общего Зла — Лиха.

Старый, бессильный старец расправлялся и надувался неведомой силой. Сила поднимала его от земли, и он рос, рос! Он сделался высоким, прямым и поднял могучие руки. Великий кудесник топнул и высоко подпрыгнул. Часто-часто ударили бубны, и мощный старец помчался кругом Доброги саженными прыжками.

Он несся, будто летел по воздуху, и звал мощным, страшным голосом. Тшудд и все другие биармины повалились и закрыли головы руками. Костер вспыхнул и погас.

Мороз драл по коже самых храбрых ватажников, волосы шевелились. Кудесник рявкал, призывая Лихо не трогать Доброгу. Лихо задыхалось, слабело, слабело… Вот и совсем смолкло. Ещё раз завопил кудесник, словно кнут рассек сухую кожу, и сделалось тихо.

Раздули огонь. Старый кудесник сидел около Доброги и ласково гладил новгородца по голове сухой костяной рукой.

Доброга встал, потянулся и промолвил звучным голосом:

— Будто я спал…

Младшие кудесники потащили старшего к лодье, как мешок с костями. Диво! И откуда в дряхлом старце нашлась такая сила?

— Дары им поднести, отблагодарить надобно, — сказал Доброга жене.

Вмешался Тшудд. Биармин объяснил, сколько умел, что нельзя давать дары, что кудесники потрудились для Доброги, как для доброго и родного человека.

Повольники не забыли ожерелья из моржовых зубов на шее одного из кудесников, В ватаге никто, даже Доброга, не видывал живых моржей. Но знали, что моржи видом похожи на нерп и живут только в соленых морях, а в озерах и в реках моржей не бывает.

Отеня допытывался у Киика и Дака, Вечёрко — у Рубца, Яволод — у Бэвы и её родичей, Одинец — у своих подмастерьев о том, где и как биармины достают моржовые зубы. Узнали, что зимами много моржей бывает на льду в море, у полыней и продушин. Но биармины редко били моржей на зимних охотах. У моржей кожа ещё тверже, чем у касаток, и костяным гарпуном трудно достать до сердца.

А откуда же берут зуб? Биармины обещали показать.

Повольники поплыли на расшиве вдоль морского берега, на восход солнца. Вместе с другими пошел и Доброга.

Вошли в устье ручья, где Киик и Расту велели причаливать. Отсюда пошли пешком, будто бы удаляясь от моря. Поднимались вверх среди голых камней, зализанных морскими ветрами. Пролезли на гряду и замерли: круча обрывалась стеной, и вниз с горы было страшно взглянуть.

Внизу от суши в море врезался гладкий берег, забросанный камнями и валунами. Было слышно, как шумели волны. А где же моржи?

Среди больших камней лежали меньшие. Некоторые шевелились. Из моря плыл морж. Он скрылся в прибойной волне и остался на песке. Издали моржи казались маленькими, как бобрята. Сюда не подойдешь берегом, не подплывешь водой. В моржовый город был лишь один проход — спуск с кручи, похожий на богатырскую лестницу с поломанными ступенями. Спускались на канатах.

Внизу повольники оглянулись. Коли моржи нападут, то деваться некуда. И много же здесь жило морских великанов! Вся галька между валунами была распахана. Вот лежит большой, как безрогий бычина, рядом с ним маленький. Детеныш, что ли? Близко не лезь — бросится.

Новгородцы не знали повадок моржей и никогда их не били. Они поглядывали на биарминов, что те будут делать.

Киик, Расту и Рубец смело подошли к большому моржу. Зверь приподнялся. Прыгнет? Нет, только задрал голову и ударил в гальку аршинными зубами. Камешки брызнули, как вода, и морж заревел грубым голосом. Видно, у моржей на сухом месте нет хода — им бы плавать нерпой, а на берегу они ленивы. Быть моржам под новгородскими рогатинами!..

Биармины объяснили:

— Не надо, не надо обижать моржей. Клыки лежат в другом месте.

— Где, где? Показывай!

Тут открылось невиданное и неслыханное. В левом крыле моржового города, там, где крутые скалы высокой грядой ушли далеко в море, лежал высокий берег. Сюда и в самые сильные бури не могла забежать волна. Между валунами были навалены кости, выбеленные ветром дочиста.

Повольники приблизились, и от костей с клекотом поднялся морской орел. Кладбище моржей. Чуя смерть, моржи сами приходили сюда. Они не хотели, чтобы волна мозжила о камни бессильное тело, не хотели, чтобы море мочалило кости на гальке и душило последний вздох соленой водой. Морской морж — не рыба. И он идет умирать на мать сырую землю.

Повольники примолкли и вдруг услышали тяжкий вздох. Среди костей лежал морж, большой, как валун. Он редко раздувал бока и со стоном дышал. Была видна дорога, которую он проложил через кости, чтобы подальше уйти на землю.

Осторожно, не нарушая покоя смертного часа, повольники подбирались к умирающему. Но он узнал их чутьем, шевельнул головой с седыми усищами и взглянул на людей.

Один клык в полсажени длиной, другой наполовину сломай. Морж смотрел, но видел ли он? Глаза уже затянула темная вода. Он уронил голову, вздохнул и больше не поднял бока.

Черная кожа исполосована шрамами. Богатырь немало побился на своем веку, да не сладил с последним врагом…

Сколько бы ни собирали биармины мертвого моржового зуба, но его много осталось. Везде валялись длинные, больше лошадиных, лобастые черепа с могучими зубами.

— Ныне мы, браты, не только рассчитаемся с боярином Ставром. На нас больше нет долга, и нам самим много останется, — сказал Доброга и закашлялся.

От натуги порвалось в груди старосты, и кровь пошла горлом.

Обратный путь повольников был нерадостен, гребли без песен и без говора. Лишь бы поскорее вернуть домой живым любимого старосту.

Они внесли Доброгу в острожек на руках. Заренка вся сжалась, увидев ослабевшего мужа, который ушел из избы на своих ногах, а вернулся на чужих. Но не уронила слезы и виду не подала. Она уложила Доброгу на мягкие шкуры, голубила его, утешала:

— Тебе и в прошлом лете было с осени плохо. Зимой же вся хворость пройдет, как уже проходила.

Заренка звала Зиму — и Морена послушалась, наступила тяжелым железным шагом. Ветер без устали выл в дымовых продухах, небо хлестало косыми студеными дождями, свистели избяные пазы.

Пришла пора, пока не начнется ледостав, уходить из острожка тем повольникам, которые будут зимовать на двинских берегах и заниматься ловлей пушного зверя в Черном лесу.

Доброге было душно, он не мог больше выносить привычного избяного дыма и запаха сажи. Его вынесли в холодную клеть, но и здесь ему плохо. Тогда во дворе срубили навес, чтобы под ним гулял вольный ветер, а дождями не захлестывало постель больного.

Биарминовские колдуны наведались вновь, но кудесничать не стали. Древний старец, старший кудесник, погладил лицо Доброги тонкими темными пальцами, посидел около, глядя на больного, прошептал про себя какие-то слова — и только.

После посещения кудесников другие биармины, и знакомые и незнакомые, принялись навещать Доброгу. Придут, молча посидят у постели больного и простятся. Иной раз весь день они тянулись один за другим, будто сговорились сменяться в очередь. А все длинные ночи Доброгу не оставляли Заренка и Одинец, ложились по бокам больного и не отходили до утра.

Морена понеслась над морем, растолкала мокрые осенние тучи и расчистила небо. Выглянуло солнышко. Увидев, что нет хода теплым лучам, спрятало их до весны и смотрело не грея.

Доброга приподнялся и попросился на волю. Ему стало душно и тесно уже и во дворе острожка. Одинец на руках вынес брата на двинский берег. Доброга посидел около стылой воды и попросился к морю. У соленой воды он стоял, опираясь на Одинца, и долго глядел в пустые дали.