— Ой, ой! Идут, идут!

От леса скат оврага опускался полого, к этой стороне — круто. С лесной опушки выкатились, оглядываясь, безоружные поморяне. Карислав свистнул, давая знать.

Сразу за поморянами из-за деревьев высыпали нурманны. Каждый нес полные доспехи: латы или кольчугу, поножи, поручни, шлем и щит. На перевязках висели топоры, мечи и дубины с шипастыми головами, в руках были тяжелые копья, за спинами — луки и колчаны. Они легко тащили на себе большую, но привычную тяжесть и бежали споро.

На открытом месте несколько нурманнов взялись за луки. Безоружные поморяне побежали, прыгая из стороны в сторону. И всё же одного куснула стрела, и он, охромев, побежал медленнее. А первый уже скрылся в кустах, догнал своих.

Нурманны перестали стрелять — раненого догонял один из бойцов, громадный, в черненых доспехах, с медвежьими ухватками. Раненый, найдя знакомую тропку, не давался.

Слышалось, как в тяжелом беге нурманн грузно топтал тропу. Звякали доспехи, меч и дубина стучали о поножи. Нурманн одолел подъем и гнал, как собака, по горячему следу, пока не налетел на Карислава.

Он не мог перебросить щит из-за спины, крикнуть не успел или не захотел, но меч выхватил из ножен.

В руке, которая с раннего детства училась владеть топором, каленое железо летело молнией в темное, выдубленное ветром и солью лицо нурманиа. Высекая искры, оно пало на нурманнский меч; меч опустился, но отклонился и топор. Удар рухнул не на шлемное темя, куда метил Карислав…

Верхний угол лезвия вошел между двумя светлыми, как морская вода, глазами, рассек лицо богатыря Галля, надвое разделил подбородок под светлорусой длинной бородой и остановился, увязнув в высокой латной груди.

Вмиг размягшее железное тело само собой пошло назад. И на лету, не дав нурманну лечь, Карислав выдернул топор.

Безоружные поморяне, как волки, жадно набросились на тело. Один подхватил меч с зазубриной от топора, другой захватил железную дубину и завладел щитом. Разыскивая, как сорвать доспехи, они перевернули тяжелое тело нурманна.

Упершись ногой в плечо Галля, Карислав схватил шлем за оба рога и дернул, разорвав подбородные ремни и зацепившуюся за латы кольчужную навеску-бармицу, служившую для защиты шеи. Карислав поднял шлем на кулаке над кустами, заманивая отстававших нурманнов.

И по одному, и по двое, и по трое накидывались поморяне и биармины на нурманнов, стремились ударить сзади, подсечь ногу, старались достать лицо под шлемом, находили шею под латами. Скольких валили и как сами валились — никто не видел и не считал. Воины бились с бешеными воплями. Дикая схватка металась между пней, в путанице ольховника и тальника.

Карислав взял ещё одного нурманна в одиночном бою. Третьему просек шлем и череп, но железо завязло в железе. У Карислава едва хватило мощи вырвать топор вместе со шлемом.

Оглушенный нурманнскими криками, Карислав отступил, отмахиваясь топором, на котором торчал заклинившийся шлем, и сам закричал:

— Отходи! Отходи-и!

С этим криком вожак дружины бежал от реки вверх по оврагу, в лес, и беспрестанно кричал, чтобы уцелевшие знали, куда им уходить.

Судя о нурманнах, Одинец и другие поморяне были уверены, что пришельцы будут высаживаться против Усть-Двинца, на реке. Нурманны первым делом нацелятся брать городок, перед ним и будет бой.

Не успела ещё лодья с орлиной головой на носу бросить перед пристанью якорь, а уже прибежали со взморья:

— Самая большая лодья по морю!

Вскоре, пока застрельная дружина Карилава без дела ждала у пристани, к Одинцу пришла новая весть:

— Нурманны на большой лодье подошли ближе к берегу, спустили лодки и мерят воду.

От взморья до Усть-Двинца путь близкий. Понял Одинец, что нельзя принимать бой перед городком на двинском берегу: здесь нурманны зажмут между своими отрядами поморское войско. Самая большая лодья нурманнов нацелилась на взморье — там их наибольшая сила, там и быть бою.

Старшина послал предупредить Карислава, но посыльный лег под стрелой нурманна.

С Одинцом тронулись все силы: больше ста поморян и около шестисот биарминов. Что ни час, то всё больше подходило народа с несходного берега. Вблизи Усть-Двинца встретились новые.

Ближе к морю лес редел. В дороге Одинец узнал, что нурманны успели высадиться на берег числом свыше двух сотен.

Лес кончался в тысяче шагов от соленой воды. Нурманны уже подходили к опушке на расстояние полета стрелы, но, завидя, как им навстречу сыпалось войско, опешили и попятились.

«Хотели пробраться незаметно, ударить исподтишка, напасть врасплох — не вышло у них!» — так думали и так восклицали защитники Усть-Двинца.

Отступая и отступая, нурманны пятились до самого прибоя. Остановленные водой, враги сжались, сбившись тесной кучей. Впереди поставили четырех, затем шестерых, за ними не то восемь, не то девять воинов. Так они с каждым рядом расширяли тесный строй. Казалось, что нурманнов совсем мало, горстка. Где уж там больше двухсот, как доносили Одинцу! Наберется ли и сотня?

В море стояла большая звериноголовая, совсем пустая лодья, вблизи берега качались три лодки. В них нурманны будут спасаться, как только их прижмут на берегу.

Выходя из лесу и одним своим видом оттесняя врагов, поморяне и биармины разворачивались длинным и свободным строем, чтобы не мешать друг другу размахиваться, — не то что нурманны.

У нурманнов тоскливо и гнусаво взвыл рог. Смолк и взвыл ещё громче. Видно, они боялись начинать бой со всей силой поморян и биарминов одной своей горсткой и звали на помощь других.

Перед боем биармины и поморяне закричали и завизжали страшными голосами. Нурманны отступили к самой воде, бежать им некуда. Уходя отливной волной, море оттягивало дальше от берега звериноголовую лодыо. Кучка нурманнов попятилась уже на оставленный морем песок.

Видя близких и ныне беспомощных убийц, погубивших их кровных, биармины не утерпели.

Многие воины, освобождая плечо, побросали луки и колчаны — их подберут после победы. Толпой, наставив копья, гарпуны, зверовые и боевые рогатины, остроги, замахнувшись топорами и дубинами, поморское войско ударило на плотный нурманнский строй.

Но под ударом, который казался подобным удару грозного осеннего морского вала, нурманны не смялись и не разбились. Передние и боковые, закрывшись щитами, подняли мечи. Неизвестно откуда выставились вдруг длинные тяжелые копья. И последнее, что в своей жизни увидели передовые из нападающих, был стремительный размах нурманнского железа.

Порыв защитников земли разбился пеной. Одинец видел, как развернулся строй врагов, как сразу их сделалось много. Часто-часто замелькало оружие, нурманны быстро надвинулись, и поморяне и биармины таяли перед ними, как тает ранний, до времени выпавший снег.

Видя быструю гибель своих, поморянский старшина ужаснулся: нурманны, охватив широким полукольцом поморское войско, секут людство мечами, секут, как спелое поле!..

Молодым парнем Одинец не раз терял голову в кулачном бою на волховском льду. Но здесь он вышел в поле с ясным разумом и понял — не выстоять, народ гибнет напрасно.

Старшина криком собрал кого мог, повел их тесными рядами, сам гвоздил нурманнов не мечом или топором, а крепко скованной дубиной с тяжелым бугристым шаром. На него нацелились нурманны — он их отбросил, не дал соединить смертное кольцо, помешал окончательной гибели поморского войска.

Стонала, вопила, рыдала и кричала на голом морском берегу битва — не битва, бой — не бой: бойня!

Остатки недобитых поморян и биарминов добрались до лесной опушки, нашли ещё в себе силы подобрать кинутые луки и колчаны и пустить стрелы в нурманнов. А те мигом свернулись, как еж.

Так навеки и запомнилось: берег, заваленный телами, и нурманнский строй, который ни стрелой и ни копьем не пробить, не пробить и кузнечным зубилом.