— Пока будете заполнять наградные листы, — сказал руководитель партизанского движения, — я приму нескольких товарищей, а потом мы с вами поедем ко мне обедать. У меня сегодня вареники со сметаной, а в вашем хозяйстве их наверняка не бывает. Да и в ресторане не подадут.

В 1936 году Сердюк с группой рабочих Донбасса летел в Москву на совещание стахановцев. Это был первый полет в его жизни. Люди долго собирались в обкоме партии — запаздывали мариупольцы — и вылетели только ночью. Сердюк, не отрываясь, смотрел в окно. Под ним медленно плыла Донецкая степь, залитая огнями городов, заводов, шахтных поселков, и с высоты казалось, что в этой степи нет незаселенных мест.

Хитрила здесь природа, спрятав под скучным, однообразным покровом величайшие богатства, но человек разгадал тайну земли, стал извлекать из её недр и каменный уголь и самый необычайный металл, верткий, как живое существо: ртуть.

Сердюк любовался световыми оазисами городов и шахт и восторгался трудолюбием человека.

А теперь, когда Андрей Васильевич, возвращаясь из Москвы, летел с партизанского аэродрома и пилот прокричал, что под ними Донбасс, он глянул вниз и не узнал своего края. Ни зарева городов, ни отблеска пламени заводов всё черно, как в глубокой яме.

— Готовьтесь! — крикнул пилот, и Сердюк вылез на крыло, крепко держась за борт самолета, чтобы не сдула воздушная струя.

Странная робость овладела им. Он многое испытал в жизни: сидел в засаде на границе, хватал голыми руками вооруженного до зубов врага, стремясь живьем доставить его на заставу, вступал в неравный бой с нарушителями границы, а вот прыгать с самолета приходилось в первый раз.

По команде летчика Сердюк упал в пустоту и, отсчитав семь, рванул кольцо. Он ощутил толчок, закачался на стропах парашюта и сразу поджал ноги, готовясь к приземлению. Но оно наступило много позже и совсем не в тот момент, когда ожидал. Земля толкнула его, словно сама летела навстречу, и он упал на бок, больно ударив руку.

Андрей Васильевич не сориентировался, где он находился, даже когда рассвело. Одно было ясно: он на донецкой земле.

Кругом, куда ни глянь, маячили черные остроконечные терриконы, в мглистой дымке утра тонули шахтные поселки.

Только на вторые сутки добрался Сердюк до своего города, переночевал в заброшенной штольне и уже глубокой ночью нырнул, как в нору, в сводчатое отверстие канала.

В водосборнике его встретили темнота и молчание. Стало жутко. Что с Валентиной и Павлом? Не могли же они уйти на поверхность! А может быть, их уже схватили и его здесь ожидает засада?

Сердюк спустил предохранитель пистолета и тотчас услышал, как в темноте что-то щелкнуло — не то взведенный курок, не то спущенный предохранитель. Он попятился к выходу.

В тот же миг яркий свет электрического фонарика ударил в лицо, и Андрей Васильевич услышал радостный возглас Вали. Она бросилась к нему, повисла на шее:

— Что с Сережей?

— Жив Сергей. Гангрены не обнаружено. Осто… Остеомиэлит. Ну, в общем, воспаление. Отправили его в Свердловск, в госпиталь.

— Ой, Андрей Васильевич! — только и вымолвила Теплова и заплакала от радости.

Сердюк успокаивал:

— Ну, поплачьте, поплачьте, Валя. Это счастье, что всё так обернулось. В партизанском госпитале — лучшие врачи.

Он взял фонарик и стал рассматривать лицо Вали. Желтое, как воск, у губ собрались морщинки, но глаза сияли.

— А где Павел? — спросил Сердюк.

— Пошел мать проведать. До того извелась женщина… Записке не поверила. Павел писал ночью, и она не узнала его почерка. Пришлось нарушить ваш запрет. — Валя задумалась. — Скоро год, как моя мама умерла, с тоской сказала она. — С тех пор как я сюда забралась, и на могилке не была. Дождемся наших сразу побегу. Хочется мне там сирень посадить. Любила её мама больше всех цветов… И попросила: — Ну, рассказывайте, Андрей Васильевич, всё по порядку.

Чтобы не расходовать батарейку, зажгли керосиновый фонарь, и Сердюк после странствий по степи почувствовал, что он наконец дома. Усевшись на скамью, он рассказал о штабе партизанского движения.

Валя призналась, что они здесь совсем потеряли голову. В Сталинграде уличные бои — стоит ли распространять такие сводки?

— Стоит, категорически заявил Сердюк. — Если мы только хорошие вести будем сообщать, кто нам станет верить? И не бойтесь, Валя. Пусть хоть горькая, но правда. А то вот гитлеровцы уже несколько раз сообщали, что Сталинград взяли.

Сердюк сбросил стеганку, собираясь укладываться спать. Из одного кармана достал пистолет, положил на нары у изголовья, из другого — флакон духов.

— Подарок вам, Валя, из столицы. «Красная Москва».

Валя бережно открыла флакон, и в затхлом, промозглом помещении разлился тонкий аромат.

Потянулись томительные дни, ничем не отличавшиеся один от другого. Валя стучала на машинке, печатала сообщения о боях в Сталинграде. Сердюк в дневное время спал, а ночью выбирался из подземелья и бродил по цехам. Возвращался он в пыли, почти всегда с новой рваниной на одежде, и Вале уже надоело зашивать и ставить латки. Порой он подсаживался к фонарю, раскладывал на досках чертежи подземного хозяйства, составленные Крайневым, отмечал на них что-то и неуклюже чертил эскизы, нарушая все правила технического черчения.

Два раза сюда пробирался Петр, приносил номера «Правды», несказанно радуя всех. Газеты проходили через многие руки, были измяты, потерты на многочисленных сгибах, но их прочитывали от призыва над заголовком до адреса издательства.

Сашка приходил последнее время скучный. К листовкам он потерял всякий интерес, хотя и добросовестно выполнял свои обязанности. Даже походка изменилась у него. Он вяло плелся по тоннелю, и уже трудно было отличить шум его шагов от шума падающих со свода капель воды.

Сердюк подбадривал парнишку, но видел, что настроение у него не улучшается.

— Как тебе не стыдно! — пожурил его однажды Андрей Васильевич. — Ты всё же на свежем воздухе. Валя света не видит и не хнычет! Что, если тебя посадить сюда надолго?

— Сбегу! — отрезал Сашка. И вообще я не в ту группу попал… Вон в городе то и дело слышишь: то гитлеровца убьют, то полицая повесят, то что-нибудь взорвут, а мы бабахнем раз — и притихли. Канцелярию развели… Одна входящая, сто исходящих…

— Не сбежишь, Сашко, — спокойно сказала Валя. — Совесть комсомольская не позволит. Сам Пашу корил, что, ослушавшись Андрея Васильевича, отлучился мать проведать. Ведь ты от дурного лихачества вылечился. Язык хлесткий остался, правда…

Парнишка стушевался. Привычка считаться с Валей как с секретарем комсомольской организации действовала всегда безотказно.

Немало докучал Сердюку и Павел. Успех операции в гестапо его окрылил, и он настаивал на боевом задании.

— Вот организуется новое гестапо — займемся им, — успокаивал его Андрей Васильевич. — Но, как видишь, гитлеровцы не спешат. Вся власть в руках военного коменданта.

И Павел на несколько дней утихал.

Однажды подпольщики услышали топот ног по тоннелю. Они схватились за оружие, полагая, что сюда бежит несколько человек, но это оказался Сашка — подземное эхо гулко разносило стук подбитых подковками ботинок

— Победа! — закричал он, влетая в водосборник. — Да ещё какая! Вот тряхнули! Вот всыпали!

— Где? Говори толком! — поторопил Сердюк.

— Под Сталинградом. Читайте! Читайте, Андрей Васильевич, вслух. Каждое слово как музыка!

Сердюк взял сводку и торжественным голосом, словно присягу перед строем, прочитал сообщение Информбюро о начавшемся наступлении наших войск под Сталинградом.

— Ура! вполголоса выкрикнула Валя.

Все тихо повторили этот прославленный боевой клич трижды, и он прозвучал как клятва.

— Началось. Дождались-таки! — Сердюк просиял. — Теперь и у нас развернется работа. Завтра, Саша, приходи сюда вместе с Петром. Сообщу вам явки, будете налаживать связь со всеми подпольными группами города.