Елена вдруг вспомнила умершего в дороге сынишку, прижалась к полушубку Крайнева, пахнувшему овчиной, заплакала, но быстро взяла себя в руки, вытерла слезы, улыбнулась и стала рассматривать Крайнева. Заметила шрам на виске, редкие сединки и какую-то жесткость во взгляде.

— А вы такая же, — понял её Сергей Петрович, — только глаза… грустные.

Елена молча покачала головой. Крайнев сбросил полушубок, не торопясь повесил его на вешалку, и женщина мысленно отметила, что военная форма идет к нему.

Подумав, что скоро придется расстаться с Вадимкой, к которому привыкла, как к сыну, она сказала, подходя к Крайневу:

— Простите, Сергей Петрович, что я так сразу, но умоляю об одном: не забирайте пока мальчика. Поймите, не могу. У нас скоро будет свой… тогда… Хорошо?

У Крайнева заблестели глаза, и чтобы скрыть волнение, он мерно зашагал по комнате. Елена с трепетом ждала его ответа.

— Не заберу, — пообещал он.

Елена прерывисто вздохнула, как ребенок, утешившийся после долгого плача.

— Спасибо, — чуть слышно, одними губами, сказала она.

У подъезда дома остановилась машина, хлопнула дверка.

— Вася приехал!

В комнату вошел Макаров, остановился на миг у порога и бросился целовать Крайнева.

— Что ж ты замолчал последнее время? Душу вымотал! — упрекнул он. — Только из госпиталя?

— А я почему ничего не знаю? — всерьез обиделась на мужа Елена.

— Это я просил ничего вам не говорить, — выручил Макарова Крайнев. — А замолк потому, что все считал: вот-вот у вас буду. Полтора месяца выписку со дня на день откладывали врачи.

— Ну и молодец ты, Сергей! Верил тебе, но выдержки такой не ожидал. Ты же, чертяка, взрывчатый!

Крайнев улыбнулся уголками губ.

— Был, — сказал коротко.

— Расскажи хоть в нескольких словах, как до всего додумался, потом завтракать будем.

— Самое страшное, что я пережил, — заговорил Крайнев, — это первая ночь в оккупации. Был бы пистолет — мог сгоряча пустить пулю в лоб. Ждать, когда схватят, и умирать в гестапо не хотел. Умирать можно тогда, когда не остается ничего другого. Решил перехитрить врага. Удалось..

— А рамом кто наделил?

— Какой-то подпольщик стрелял. Не разобрался в моей роли.

В коридоре послышались быстрые шаги. В приоткрытую дверь заглянул Вадимка, крикнул: «Папочка!» — и замер. Мальчику, видимо, показалось, что он ошибся.

Сергей Петрович бросился к сыну, схватил на руки, прижал к себе и долго целовал его раскрасневшееся от мороза и радости личико.

Первые дни пребывания у Макаровых Сергей Петрович не расставался с Вадимкой. Мальчик перестал ходить в детский сад, безотлучно находился при отце, сопровождал его во время коротких прогулок, терпеливо сидел на табурете в ванной комнате, когда Сергей Петрович принимал хвойные ванны. У истосковавшегося по отцу Вадимки не иссякал запас вопросов. Не на все их легко было ответить.

— Папа, а ты фашистов много убил? — спросил Вадимка.

— Одного, — ответил Крайнев.

— Одно-го? — разочарованно протянул Вадимка. — Почему так мало?

Сергей Петрович увидел в глазах ребенка нескрываемое огорчение.

— Нет, нет, больше, — поспешил успокоить он сына, вспомнив о немецкой хозяйственной команде, которая взлетела на воздух вместе с котельной электростанции. — Человек… то-есть штук двадцать.

— Двадцать? — переспросил Вадимка с явным недоверием. — А почему у тебя орденов нет?

— Пришлют орден.

— Один?

— Один.

— Когда?

Так продолжалось с утра до вечера, пока не возвращались с работы Макаровы.

Часто Крайнев, закрыв глаза, уносился мыслями в Донбасс, в подземное хозяйство. Вот Валя за машинкой, вот она уже у его изголовья, гладит его небритую щеку, пробует губами лоб, целует…

Что-то похожее на угрызение совести шевелилось тогда в его сердце. Он в светлой, теплой комнате, среди друзей отлеживается, отсыпается, а Валя попрежнему в затхлом подземелье, и только надежда на встречу с ним поддерживает её в этой изнурительной борьбе.

Вадимка почти не оставлял отца одного и не давал ему долго раздумывать. Мальчику всё казалось, что стоит выпустить папу из виду — и тот снова надолго исчезнет.

Только один раз, когда соседние ребята сообщили, что во дворе садика стоит большущий самолет, «всё равно как настоящий» с колесами и пропеллером, — Вадимка не устоял от соблазна увидеть эту диковинную игрушку и скрылся на добрых полтора часа.

Но, стремглав летя домой, он испытал такой страх, боясь не застать отца, что никаким искушениям больше не поддавался.

Прошло две недели, и Крайнев настоял, чтобы Макаров показал ему цех. Выехали, когда Вадимка ещё мирно спал, покружили по городу и остановились у контрольных ворот завода.

— Пройдем пешком, — предложил Макаров.

Пересекли широкое шоссе и поднялись на высоко поднятый над землей мостик для пешеходов. Крайнев с жадностью вдыхал острый букет запахов заводского воздуха. Пахло и обычным паровозным дымом, и коксовальным газом, и щекочущим ноздри сернистым от ковшей с доменным шлаком, и едкими парами смолы от смазанных изложниц. Его ухо различало в сложной гамме звуков отдельные звуки, понятные и знакомые. Тяжело ухнула болванка на блюминге, падая из валков на рольганг; тонко завизжала пила в прокатном цехе, перерезая заготовку; грозно погромыхивая на стыках, в здании ближайшего цеха двинулся с места мощный мостовой кран. И во все эти звуки диссонансом ворвалось предупреждающее завыванье сирены. «Будут кантовать газ в мартене», — отметил про себя Сергей Петрович и поднял голову. Из одной трубы выбросился огромный коричнево-сизый клуб дыма и, постепенно редея, поплыл ввысь.

Спустились с моста, поднялись по лестнице на рабочую площадку. Крайнев увидел длинный ряд уходящих вдаль печей, ярко светящиеся гляделки, ореолы пламени над окнами.

Здесь всё было огромным, величавым и мощным: и высокое здание, и широкая, выложенная в елочку кирпичом рабочая площадка, и печи, и краны.

Сергей Петрович придержал Макарова за руку:

— Погоди. Слишком много всего сразу… Дай осмотреться.

На ближайшей печи делали завалку. Машинист завалочной машины цеплял длинным хоботом стальные мульды, наполненные металлическим ломом, вводил их в печь, высыпал содержимое и ставил опорожненными на вагонетки. Чуть дальше шла заливка чугуна. Из стотонного ковша, подвешенного на крюках крана, хлестала в подставленный жолоб струя расплавленного чугуна, разбрасывая вокруг пушистые, звездастые искры.

Макаров подвел Сергея Петровича к одной из печей. Здесь готовились к выпуску плавки. Это было видно по легкой взволнованности сталевара, по торопливым движениям рабочих, по цвету и подвижности сливаемой на плиту пробы стали. Она была яркобелой и тонким слоем разливалась по плите.

Когда подручные длинной пикой пробили выпускное отверстие и сталь через раздвоенный жолоб мощным потоком хлынула сразу в два ковша, наполняя цех тяжелым шумом и тонким, едва уловимым запахом, Крайнев испытал такой же трепет, какой испытал давным-давно, в первый раз наблюдая эту захватывающую, красивейшую в технике картину.

Целый день провел Сергей Петрович в цехе.

Встречался с земляками-донбассовцами, отвечал на их бесчисленные вопросы, расспрашивал о знакомых. Сталевар Шатилов рассказал ему, что недавно к ним на завод приезжал с делегацией фронтовиков бывший парторг мартеновского цеха на Юге Матвиенко, похвалился, что получил в подарок от гвардейцев именной автомат.

К вечеру, освоившись, Крайнев уже чувствовал себя как дома, как в своей семье, и понял: нет, не высидит он срока, положенного для отдыха. Пройдет день-другой, и он выйдет на работу.

Возвращались домой после вечернего рапорта. Макаров попросил шофера остановиться у здания театра, откуда открывалась величественная панорама ночного завода.