— И как вы добрались до башлей — гм — до добычи?

Об этом поведал Бастиан:

— Когда я вчера с тобой был у этой сви… ну, у этого гом… странного Бержье, то он же сам сказал, что его приятель, Лессеп сидит на юге, в Бандо, с громадным уловом. Ну, и я с тремя приятелями сразу же рванул в Бандо! У меня там дружки, понимаешь? Выясняю, что у де Лессепа там какие-то шахер-махеры с железнодорожниками. Загодя наложил в штаны перед контролерами и хочет затырить добычу в уголь для локомотива, который повезет его в Париж. В тендер, понял?

Бастиан подавил в себе приступ веселья, после чего продолжил:

— Мы дождались, пока будет все на мази. А потом подсунули ему роскошную куколку на вечер — этого петуха легче ублажить, чем его дружка Бержье. И малышка, как ей было велено, задала ему порядочно жару. Такого, что на следующее утро он притащился на вокзал пьяным и чуть ли не на карачках.

— Хах! — сказала Шанталь и страстно проехала пальцами с красными коготками по волосам Томаса Ливена.

— Завидки берут, — грустно прокомментировал Бастиан эту сцену. Он взял себя в руки. — Ну так, пока господин де Лессеп был занят другими делами, мы с товарищами решили немного поиграть в железнодорожников. Это мое хобби, я уже говорил. На вокзале много угольных тендеров, похожих один на другой.

— А что, де Лессеп не организовал охрану своего тендера?

— Конечно, нанял двух железнодорожников, — Бастиан поднял руки и уронил их. — Каждому из них он подарил по золотому слитку. Тогда мы преподнесли каждому по два слитка — они у нас были, — и дело в шляпе…

— Власть золота, — заметила Шанталь и куснула Томаса за левую мочку уха.

— Шанталь!

— Да, моя радость?

— Встань-ка, — попросил Томас. Недоумевая, она поднялась и подошла к Бастиану. Он положил руку ей на плечо. Так они и стояли, неподвижные, только что радостные, а теперь — словно напуганные дети. И сверкали слитки, блестели монеты, переливались цепочки, кольца, камни.

Встал и Томас. С бесконечной печалью в голосе он произнес:

— Бог мой, у меня сердце разрывается при мысли, что придется сейчас омрачить вашу радость, испортить сюрприз. Но так дело, конечно, не пойдет.

— Что, конечно, не пойдет? — поинтересовался Бастиан. Его голос звучал ровно и сухо.

— Что все это останется у нас. Мы должны передать это Кусто и Симеону.

— Бе-е-е-зумие, — у Бастиана отвисла челюсть. Он смотрел на Шанталь, как потерявшийся бернардинер[11]. — Он спятил!

Шанталь не шевелилась. Только левая ноздря подрагивала… Томас сказал спокойно:

— Я пришел от Симеона и Кусто. С обоими у меня была четкая договоренность. Они получают списки доносчиков и коллаборационистов, а также все, что Бержье и де Лессеп здесь собрали грабежом, шантажом и вымогательством. Мы же оставляем себе те деньги, что в трех больших чемоданах из спальни Бержье. Это, между прочим, почти 68 миллионов.

— 68 миллионов франков! — заорал Бастиан, ломая руки. — Франков! Франков! Когда этот паршивый франк день ото дня катится вниз!

— И за это ты отдаешь все, что здесь? — тихо, почти шепотом проговорила Шанталь, показывая на кровать. — Тут лежат ценности по меньшей мере на 150 миллионов, идиот!

Томас взъярился:

— Это французские ценности! Ценности, которые принадлежат Франции, украденные у Франции. Деньги же в чемоданах — это гестаповские деньги, их мы можем спокойно взять себе. Но вот это, драгоценности, крестик, золото из госбанка… Силы небесные, неужели мне, бошу, напоминать вам о вашем патриотическом долге?

— Это наша добыча, — хрипло произнес Бастиан. — Мы ее увели. Гестапо осталось с носом. Думаю, мы достаточно постарались для отечества!

Спор продолжался. Они заводились чем дальше, тем больше. Шанталь, напротив, становилась все спокойнее, но в этом спокойствии ощущалась скрытая угроза.

Подбоченясь и засунув пальцы за пояс, она покачивала правой туфелькой, левая ноздря подрагивала. Очень тихо она прервала Бастиана:

— Не нервничай. Это твоя квартира. Пускай этот маленький идиот убирается отсюда, а Кусто с Симеоном заходят.

Томас пожал плечами и направился к двери. Одним прыжком Бастиан преградил ему путь. В руках он держал тяжелый револьвер.

— Ты куда собрался?

— К «Папе». Позвонить.

— Еще шаг, и я уложу тебя на месте, — дыхание Бастиана стало хриплым. Клик — и был снят предохранитель. Томас сделал два шага вперед. Ствол револьвера упирался теперь ему в грудь. Еще два шага. Бастиан со стоном отступил.

— Малыш, одумайся… Я… я тебя действительно уложу здесь…

— Пропусти меня, Бастиан, — Томас сделал очередной шаг. Бастиан теперь стоял, прислонившись спиной к двери. Томас взялся за ручку. Бастиан прохрипел:

— Обожди же! А как распорядятся добычей эти свиньи? Растратят, растащат, распылят — полиция — секретная служба — отечество… Да что говорить, когда там сплошные мошенники!

Томас потянул ручку вверх, дверь позади Бастиана подалась. Бастиан стал бледным, как мел. Он уставился на Шанталь и прохрипел:

— Шанталь, сделай что-нибудь… помоги же мне… Я… я не могу его пристрелить…

Томас услышал шорох и обернулся. Шанталь опустилась на край постели. Своими маленькими кулачками она заколотила по слиткам, распятию, монетам. Ее голос стал высоким, ломким:

— Пусть уходит, идиот, пусть уходит… — слезы текли по ее красивому лицу дикой кошки. Всхлипывая, она смотрела на Томаса: — Убирайся… Звони Симеону… Он может забирать все… О, негодяй, лучше бы я никогда тебя не встречала… А я-то так радовалась…

— Шанталь!…

— …я хотела покончить со всем этим… уехать с тобой, в Швейцарию. Я же думала только о тебе… А теперь…

— Шанталь, любимая…

— Не называй меня любимой, паскудник! — закричала она. Затем обессилено рухнула. С отвратительным звуком ее лоб столкнулся с горкой монет. Шанталь так и осталась лежать. Она плакала и плакала и, казалось, этот источник никогда не иссякнет.

— Раздевайтесь, — говорил в это время симпатичный молодой вахмистр юстиции Луи Дюпон. Действие происходило в приемной полицейской тюрьмы префектуры Марселя. К нему только что доставили двух арестованных — розовощекого, ухоженного и надушенного Жака Бержье и более молодого и худого Поля де Лессепа.

— Что мы должны сделать? — зло переспросил де Лессеп. Его холодные акульи глаза сузились, губы превратились в две бескровные полоски.

— Вы должны раздеться, — сказал Дюпон. — Хочу посмотреть, что у вас в одежде. И на теле.

Бержье хихикнул:

— Как вы полагаете, мой юный друг, что у нас может быть на теле? — Он выступил вперед и распахнул свою жилетку. — Подходите, обыщите меня на предмет наличия оружия! — Он снял галстук и расстегнул рубашку. Дюпон помог ему вылезти из рукавов. Бержье взвизгнул. — Не надо, юный друг, я боюсь щекотки!

— Ну-ка прекратите, — произнес Поль де Лессеп.

— Э-э? — Дюпон повернулся к нему.

— С меня довольно. Позовите сюда директора тюрьмы. Немедленно.

— Слушайте-ка, в таком тоне…

— Заткнитесь, — произнес Лессеп почти шепотом. — Читать умеете? Вот! — он протянул молодому служащему удостоверение. Это был аусвайс на немецком и французском языках. Документ подтверждал, что господин Поль де Лессеп работает по заданию германского Главного управления имперской безопасности.

— Ах, в таком случае, — сказал Бержье и, нарочито жеманничая, извлек из заднего кармана бледно-лиловый бумажник, благоухавший свежей юфтью. Из него он тоже достал аусвайс. Оба документа были выданы неким Вальтером Айхером, штурмбанфюрером из парижского СД. Де Лессеп высокомерно продолжил:

— Господин штурмбанфюрер должен быть незамедлительно поставлен в известность о нашем аресте. Если вы немедленно не сделаете этого, то пеняйте на себя.

— Я… я поставлю в известность своего начальника, — заикался Луи Дюпон. После того как он увидел удостоверения, неприязнь к этим типам перешла в отвращение. Но тем не менее… СД… гестапо… Неприятностей Дюпон не хотел. И схватил телефонную трубку.