— Сейчас опять схлопочешь, — предупредил он. — Твой поступок — самый подлый, самый низкий… Граф Вальдау — твой родственник, да или нет?
— Ах, этот! Старая нацистская вонючка! — она захохотала.
— Замолкни! Два дня назад твой благородный дружок Валентин обыскивал дом графа. Точнее говоря, цветочные горшки. Единственное, что заинтересовало его во всем доме, оказались цветочные горшки. Сейчас же прекрати смеяться! Какое свинство! Чья была идея? Твоя или его?
— Ну ты и скажешь! Конечно, моя. Пьер чересчур глуп для таких тонких ходов.
Он остановился перед ней, уперев руки в бока:
— Тонкий ход! Ты не лучше какой-нибудь омерзительной нацистки!
— Помолчи лучше. При чем здесь мораль, особенно когда дело касается этой нацистской свиньи Вальдау? Ведь все драгоценности он добыл мошенническим путем при третьем рейхе!
— Может быть, — сказал Томас. — Если его драгоценности мошеннического происхождения, тогда они принадлежат прежним владельцам — при условии, что таковые отыщутся, — или государству, но ни в коем случае не вам обоим!
— Ах, боже… какой ты славный… какой необузданный… такой идеалист… Знаешь что, Томми, идем ко мне. У меня здесь роскошная квартира. Когда-то в ней тоже жил один старый нацист!
— Надеюсь, ты не думаешь всерьез, что я еще когда-нибудь в жизни переступлю порог твоей квартиры, — сказал Томас.
7
Квартира была действительно уютная. На стенах трех комнат виднелись места, где обои не выцвели. Еще недавно там висели картины. Томас усмехнулся, увидев следы.
Вечер был странный, так как оба — и Томас, и княгиня — преследовали одну цель: положить другого на лопатки. Не в буквальном смысле. Для этого Вера достала для начала бутылку виски. Затем они оба выпили по глоточку. Потом еще по одному. И еще. Вера думала: «Когда-нибудь он окосеет». Томас думал: «Когда-нибудь она окосеет». Окосели оба! Теперь из скромности перенесемся на три часа вперед… Белокурая княгиня начала ластиться, а Томас совсем разлимонился.
И вот тут-то подвыпивший Томас совершил ужасную ошибку. Он рассказал о своих планах на будущее и в этой связи — о своем цюрихском счете в банке на имя Ойгена Вельтерли.
— Так тебя еще зовут и Ойгеном Вельтерли? — хихикнула Вера. — Ах, как мило… И много денег на счете?
Этот вопрос должен был бы отрезвить его, но не отрезвил, а лишь возбудил:
— Слушай, у тебя это прямо какая-то болезнь. Ты можешь думать о чем-нибудь другом, кроме денег?
Она прикусила нижнюю губу, мрачно кивнув:
— Тяжелый невроз. Драма детства. Знаешь, что я даже чеки подделывала? Нет такой подписи, которую я не могла бы скопировать.
— Поздравляю, — сказал ничего не подозревавший глупец.
— Кроме того, я настоящая клептоманка. В детстве это было сущим наказанием. Цветные карандаши моих подруг становились моими цветными карандашами. Кошельки моих подруг становились моими кошельками. Позднее я перешла на другое. Мужья моих подруг… продолжать?
— Не стоит, — заверил Томас. Потом они еще малость выпили и наконец заснули. На следующее утро Томас уже гремел на кухне, когда Вера проснулась с головной болью. Он принес ей завтрак в постель.
— Так, — сказал он, — не спеша пей кофе. Потом примешь душ. Потом оденешься, и мы поедем.
— Поедем? Куда?
— В Баден-Баден, разумеется.
— Что мне там делать? — она побледнела.
— Поговоришь со своим дружком Валентином. Постарайся, чтобы он вернул драгоценности, принадлежавшие фон Вальдау. И если вы оба после этого еще хоть в чем-то провинитесь, я сдам вас.
— Послушай-ка, ты, негодяй, а сегодняшнюю ночь ты уже забыл, да?
Брови Томаса поползли вверх.
— Ночь — ночью, а служба — службой.
Поднос с кофе полетел вниз, посуда разбилась. Она с криком бросилась на него, кусаясь и царапаясь.
— Ты, скотина… убью тебя!
Вечером того же дня (он был мрачным и холодным) покрытый грязью джип въехал в Баден-Баден. За рулем находился Томас Ливен, княгиня Вера сидела рядом. И тут он совершил еще одну ошибку. Он пришел с Верой в свой кабинет на Кайзер-Вильгельм-штрассе. Затем вызвал лейтенанта Валентина. Увидев Веру, Валентин вздрогнул. Томас взывал к их совести.
— Не понимаю ни слова, — холодно сказал лейтенант. — Я буду жаловаться на вас, капитан, я…
— Заткнись, Пьер, — деловито сказала принцесса. — Он все знает.
— Что он знает? — прохрипел Валентин.
Вера взглянула на Томаса:
— Могу я поговорить с ним пять минут наедине?
— Не возражаю, — сказал Томас. Вот это и было его ошибкой.
Он вышел и уселся в холле, не спуская глаз с двери своего кабинета. «Не дурак же я», — думал он. Спустя некоторое время, достаточное, чтобы выкурить сигарету, его вдруг бросило в жар, он понял, что все же оказался в дураках. Его кабинет находился на втором этаже. И решетки на окне не было. Он бросился обратно. Комната была пуста, окно открыто…
Десять минут спустя телексы по всей стране отстукивали:
«6 нояб 45 стоп — всем подразделениям военной полиции стоп — всем разведывательным отделам стоп — разыскать и немедленно арестовать…»
Французский военный патруль арестовал Пьера Валентина уже 7 ноября в зале ожидания вокзала в Нанси, когда он только что купил билет в Базель. Поиски княгини Веры оказались безрезультатными. Она исчезла.
Арестованный лейтенант был доставлен в военную тюрьму в Париже. От генерала Пьера Кенига, верховного главнокомандующего французскими войсками в Германии, Томас получил официальный запрос: собрать весь материал против Валентина. Эта грязная работа заняла у нашего друга все время до начала декабря. Были арестованы еще четыре француза.
Забегая вперед, скажем: лейтенант Валентин и его подельники предстали перед судом в Париже. 15 марта 1946 года их разжаловали и приговорили к большим срокам лишения свободы.
8
3 декабря Томаса Ливена вызвали в штаб-квартиру генерала Кенига, который сказал ему:
— От души благодарю вас за то, что вы помогли положить конец деятельности этих подлых субъектов. Мы не армия разбойников и бандитов. Мы хотим поддерживать порядок и справедливость в нашей зоне.
И если 3 декабря Томас был принят генералом Кенигом и обласкан им, то 7 декабря он получил письмо следующего содержания:
«Военное министерство
Французской Республики,
Париж, 5 декабря 1945 г.
Капитану Рене Клермону, ведомство по розыску военных преступников, Баден-Баден
В связи с предварительным расследованием против лейтенанта Пьера Валентина и других обвиняемых мы затребовали ваше дело из разведслужбы.
Из этих документов, устные пояснения к которым нам дал один высокопоставленный сотрудник разведки, следует, что вы во время войны были агентом германского абвера в Париже. Вы понимаете, что человек с вашим прошлым не может быть использован в нашей службе по розыску военных преступников. Полковник Морис Дебра, который в свое время принял вас в организацию, уже четыре месяца в ней не работает.
Настоящим вам предписывается до 15 декабря 1945 года освободить служебные помещения в Баден-Бадене и сдать руководству все дела, штемпеля и материалы, а также ваши военные документы и удостоверения. С этого момента вы уволены со службы. Дальнейшие указания последуют в ближайшее время».
Внизу — неразборчивая подпись. И под ней — на машинке: бригадный генерал.
Томас Ливен сидел за письменным столом и, напевая вполголоса, прочел письмо еще раз, снова замурлыкал и подумал: «Ну вот и приехали. С удручающей монотонностью все повторяется в моей жизни снова и снова. Проворачиваю сомнительное дело — и всем это нравится. Меня осыпают наградами, деньгами, поцелуями. Я — любимец патриотов, стоящих у власти. Но стоит начать вести себя как порядочный человек — бац, я снова в дерьме. "Высокопоставленный сотрудник" разведки предоставил военному министерству разъяснения к моему личному делу? Высокопоставленный сотрудник! Чувствуется рука полковника Симеона. Жив курилка и по-прежнему меня ненавидит…»
