— Скоро ли приедем? — спрашивает.

— Уже приехали, — сказал шофер, свернул в переулок и остановил машину возле железных ворот с вывеской: «Александровский механический завод».

Мужчина надвинул кепку чуть пониже и легко вышел из машины. За ним поспешил долговязый дядька в кожанке. Они хотели пройти в ворота, но дорогу им заступили два казака. Дядька заслонил от них мужчину и начал спорить.

Тут откуда-то набежали люди в спецовках и брезентовых фартуках, оттеснили казаков, и все пошли в завод. Один кричит: «Эх, и к делу же вы приехали! А то там селянский министр народу мозги крутит!» Мужчина снял кепку, зажал её в кулаке и стал что-то говорить рабочим; то на одного, то на другого бородку нацелит, а сам шагает быстрее всех, даже пальто на ходу развевается. Уж на что дядька в кожанке долговязый, и то едва за ним поспевает.

Шофер начал протирать тряпкой переднее стекло. Он был чем-то похож на повара из госпиталя, хромого Никифора. Может, пшеничными усами, а может, тем, что меня покормил. Я тоже принялся протирать стекло с другой стороны своей пустой торбой. Спрашиваю:

— А что на этом заводе делают? Шофер говорит:

— Чугунных львов на Неве видал? А колесницу на Главном Штабе? А ещё, — говорит, — на этом заводе построили первый в России паровоз.

Мне стало интересно. Смотрю: казаки стоят в сторонке, стараются прикурить, а ветер с Невы ихние спички задувает. Я подхватил свою торбу и раз — в ворота. За ними шла широкая дорога, по краям росли старые тополя, а впереди, возле корпуса с высокой кирпичной трубой, шумела толпа.

Сначала я шел с опаской: ещё выгонят. Но когда увидел, что промеж взрослых, бегают босоногие мальчишки и девчонки, осмелел и полез в гущу. Народ шумел, толкался, пел песни. Пьяные тоже попадались. У многих на пиджаках и фуражках были приколоты красные банты, а у женщин — красные ленты в волосах. Я подобрал на земле такую ленточку и тоже прикрутил к своей пуговице.

Так я пролез в самую толпу и остановился, потому что впереди оказалась большая длинная яма; в ней были уложены рельсы, между шпалами валялись всякие огрызки, бумажки, папиросные коробки. Сбоку на стене были нарисованы святые с крестами в руках и с кругами позади голов — огромные, как на иконостасах в госпитальной церкви; тут же на деревянном помосте стоял толстомордый человек. Он бил себя в грудь, тряс гривой и кричал, что насчет земли и прочих больных вопросов все будет в порядке.

Кричал он до хрипоты, потому что вокруг шумели и ругались; некоторые даже свистели. Я тоже засунул пальцы в рот и посвистел. А потом вдруг наступила тишина и шепоток пошел по толпе. Толстомордый замолчал, глаза у него заморгали, вбок смотрят. Я тоже поглядел туда. Вижу, на краю ямы стоит знакомый мужчина и кепку в руке держит. И весь народ на него смотрит.

Толстомордого с помоста как ветром сдуло — я даже не заметил, где он потерялся, — а мужчина быстро взошел по деревянной лесенке. Кто-то свистнул, кто-то крикнул: «Долой!..» — но на них так зашикали, что они сразу примолкли. И мужчина начал говорить:

— Товарищи! Вот тут господин Чернов и компания занимаются болтовней и пустыми обещаниями. Десять законопроектов, да ещё к ним — два. Какие чудеса революционной энергии! И как божиться-то не лень? Пока Временное правительство их будет рассматривать, его время кончится, а власть…

В толпе засмеялись, стали хлопать и кричать: «Ура!» Тогда мужчина переложил кепку в левую руку, а правую поднял.

— А власть возьмет в свои руки настоящее правительство. Вы сами, товарищи!

Тут снова начали хлопать и кричать: «Ура!», «Да здравствует Ленин!», запели: «Вставай, проклятьем заклейменный…» Меня затолкали, кто-то больно проехал по уху локтем. Я кое-как выбрался из толпы и побежал к «Русскому Балтику». Скоро туда пришёл и наш пассажир. Его провожали рабочие.

Меня он все же заметил, когда садился в машину. И красную ленточку на моей пуговице заметил.

— Ну, — говорит, — юный революционер, сумеешь теперь дойти до мамы?

Я сказал:

— Теперь сумею. Спасибо вам… И он засмеялся. А глаза у него опять сделались нетерпеливыми. Откинулся на сиденье и говорит:

— Время не ждет. Поехали на Обуховский. Шофер дал мне на дорогу ещё сухарь. А потом «Русский Балтик» дернулся и с дымком покатил прочь…

Старик помолчал, снял с носа очки и принялся протирать их носовым платком.

Пионеры глядели во все глаза туда, где стоял маленький неуклюжий автомобиль «Русский Балтик».

— Это что же выходит — та самая машина? — по чему-то шепотом спросила Лера.

— Ну, уж этого я точно сказать не могу. Десять лет спустя после того случая я подобрал эту машину на свалке, приспособил для школы шоферов. — Старик окинул взглядом просторное помещение автокласса и вздохнул. — Мы ведь в те времена начинали не как вы с ЗИЛами да с «москвичами», любой машинешке рады были.

Со двора донеслись быстрые шаги. В класс вошёл Щепкин.

— Ну, вот я и освободился. Спасибо вам, Иван Алексеевич, что побеседовали с моими форпостовцами. Надеюсь, вы поладили?

Пионеры молчали, смущенные. За них ответил Ива! Алексеевич:

— Поладили. Как не поладить!

Славка покосился на «Русский Балтик», покраснел и ожесточенно куснул ноготь большого пальца.

— Извините нас, пожалуйста, Иван Алексеевич… Старый учитель кивнул и сказал строго, без улыбки:

— Вы молодцы: помогли в тяжелый момент жизни Николаю Курочкину. Между прочим, он тоже мой ученик. Хороший парень, а вот попал в беду.

Симка подошел к допотопной машине, потрогал её неказистое крыло и сказал звонким голосом:

— Я напишу ро неё стихотворение. А вдруг она — та самая?

Симка Воронов, конечно, будет выдающимся поэтом. Правда, пока ещё стихи у него не очень-то выдающиеся. Ну, взять хотя бы последнее, что он написал:

Ясно, эти стихи — так себе. И потом, непонятно, почему они написаны не ровными строчками, а какими-то ступеньками? Ведь стихи от этого не улучшаются, а читать их гораздо труднее. Симка обиженно задрал свой острый подбородок и сказал, что «теперь все так пишут».

А Славка сказал: «Нет, не все». Он не поленился, сбегал на большой перемене в библиотеку, принес книгу известного поэта и прочитал из неё вслух всему классу:

Ребята, конечно, начали смеяться, но Нинка вступилась за Симку. Она сказала, что все-таки он, Симка Воронов, умеет видеть вещи как-то по-особенному.

И в самом деле, когда в один прекрасный день к «пикапу» привернули оба крыла, выправленные и по крашенные, Симка сказал:

— Ребята, смотрите! Наш «Кузнечик» взмахнул крыльями, скоро он запрыгает. А ведь совсем ещё не давно он был грудой утильного лома. А теперь? Посмотрите только на него!

Крылья варил Игорь Соломин. Сначала ему ни за что не хотели это разрешить. Но он сказал:

— Да вы не бойтесь, Максим Назарович, не прожгу я дырки. Уменьшу подачу газа до предела, присадки дам чуть-чуть — ни одного бугра не получится.

И тут же на куске старого железа Игорь показал, как он все это проделает. Да ещё применил «правую» сварку, при которой, как известно даже Лере и Нинке, есть опасность пережога; зато качество сварки куда выше, потому что хорошо прогревается шов.