За ним устремились остальные. Торопливое хлопанье дверей, топот ног по гулкому коридору, отрывистые возгласы:

— Халат Борису Григорьевичу!

— Свет в операционную…

И вот уже Лера сидит возле белой двери, на которой светится надпись: «Операция. Не входить!»

Женщина в белом халате трясет Леру за плечо.

— Откуда вы его взяли? Где родители?

— Не знаю. Там одна бабушка. Лера машинально называет адрес. Женщина записывает и уходит.

Минуты текут медленно, настороженно. Вокруг тишина, а в ушах у Леры ещё звучат милицейские свистки и рев сигнала, перед глазами маячит покрытое угольной пылью лицо шофера; она его даже не рассмотрела как следует, не поблагодарила даже…

В гулком больничном коридоре медленно текут минуты. Сколько их прошло — две или двадцать?

Дверь, наконец раскрывается. Выходит Борис Григорьевич, за ним люди в белых халатах.

Можно не спрашивать, чем кончилось. По их лицам все понятно, особенно по улыбке Бориса Григорьевича. Он улыбается и в то же время говорит страшные слова:

— Ещё бы несколько секунд — и было бы поздно. Леру окружают врачи, задают наперебой вопросы, гладят по голове, кто-то дает конфету. Зачем ей конфета, что она, Лера, маленькая?

— Он уже в палате. Будет жить до ста лет, отличные легкие, — говорит Борис Григорьевич и вдруг спохватывается: — Мой портфель? Где он?

— В приемном покое. У дежурной сестры, — отвечает сразу несколько голосов.

Врачи, сестры и санитарки следуют за Борисом Григорьевичем будто на параде. А он идет в развевающемся халате, как генерал в плаще. Ясно, генерал, ведь он только что выиграл сражение. Вот бы такого вожатого!

В приемном покое собралась целая толпа. Это бабка, усатый управдом, Славка, Нина Логинова и какой-то милиционер с мотоциклетными очками на фуражке.

К доктору бросается бабка. Её седые волосы совсем распустились, по щекам текут слезы. Она хватает руку Бориса Григорьевича и норовит поцеловать её.

— Позвольте, позвольте, — сердито говорит Борис Григорьевич и подталкивает вперед Леру. — Вот её благодарите.

Лера смущенно отводит глаза и вдруг замечает в дверях лицо, измазанное угольной пылью.

— Вот кого надо!.. Вот его, это он!

— Виноват, граждане, — говорит шофер. — Я на обратном пути завернул сюда. Как там мальчонка?

Теперь все начинают благодарить шофера, словно ребенок не бабкин, а общий. И тут выясняется, что милиционер с мотоциклетными очками — это автоинспектор, и что он уже во всем разобрался и, конечно же, не будет наказывать Гришу за превышение скорости.

А Нинка тем временем уже успевает рассказать Лере про Славку, как его забрал патруль народных дружинников.

— Понимаешь, — возбужденно шепчет она на ухо подруге, — он не хотел, чтобы ты услышала их всякие слова. Прямо рыцарь без страха и упрека! Подумай, не побоялся связаться с двумя пьяными, абсолютно взрослыми балбесами. А потом, когда до тебя не дозвонились, он первый помчался к твоему дому. Там-то мы и встретили бабку с управхозом; они бежали в больницу… Послушай, Лера, а я тут познакомилась со старшей медсестрой Фаиной Львовной…

Но Лера уже не слушает. Она смотрит на Славку. И правда, он похож на рыцаря Печального Образа — высокий, худой, только Россинанта и пики ему не хватает. С хулиганами не побоялся связаться, а тут смелости не наберется. Как будто она, Лера, не видит, что ему очень хочется сказать ей что-то.

— Понимаешь, Лера, глупо у меня получилось… Я тебе все объясню…

— Не надо объяснять. — Лера смеется и достает из кармана яблоко. — На, возьми.

Что в этой главе может происходить, если главное действующее лицо в ней — Нинка Логинова? Ну, какая из неё героиня? Другое дело, например, — Игорь Соломин. Тот станет верхолазом или, может, даже космонавтом; пока ещё он не решил. Клим Горелов будет, наверное, знаменитым фотографом; правда, у него семь пятниц на неделе: то он хочет быть милиционером, как Иван Сергеевич, то начальником штаба народной дружины. Ну, Славка сделается ученым, а Симка — поэтом. Впрочем, он уже опубликованный поэт, — ведь его стихотворение про эскимо написано крупными разноцветными буквами в фойе кинотеатра. Симка при каждом удобном случае напоминает об этом, хвастунишка несчастный! Федя Новиков — будущий электрик, это ясно. А Лера метит в артистки. В общем, все они уже расхватали себе самые лучшие специальности. А что же остается Нинке? Ничего? Ну, это только так кажется!

Во-первых, она в детской больнице хорошо познакомилась со старшей медицинской сестрой — Фаиной Львовной. У неё белый-белый халат с разутюженными складками, которые так накрахмалены, что даже потрескивают, а на голове — косынка с красным крестиком. Фаина Львовна сидит за своим столиком и говорит очень серьезные и абсолютно непреклонные слова. Например, такие:

— Больной Саша Матвеев, почему ты бродишь по коридору, когда уже был отбой? Вот прими этот порошок и немедленно отправляйся в постель.

И Саша Матвеев проглатывает горький порошок и шлепает тапками в свою палату. Попробовал бы он не послушаться Фаины Львовны — ого!

Почему бы не стать медицинской сестрой, а потом врачом-хирургом? Фаина Львовна говорит, что у неё, у Нинки, сильные ловкие руки, которые быстро научатся справляться со шприцем. Вот бы здорово! Допустим, Симка заболел, лежит и охает. Вдруг приходит Нинка и говорит абсолютно непреклонно: «Больной Серафим Воронов, повернитесь вот так, лежите спокойно» — и раз! — иголку ему в одно место!

Нинка уже сейчас кое-чего добилась, сдала на звание пионера-санинструктора. А потом потихоньку от всех сшила себе белый халат и косынку с крестиком. В таком виде однажды после школы она явилась в детскую больницу к Фаине Львовне; та засмеялась и отвела её прямо к Борису Григорьевичу. И профессор, к которому, чтобы попасть на прием, надо ждать очень долго, её, Нинку, принял сразу, посадил в кресло и повел такой разговор:

— У меня есть идея, уважаемая Нина…

Подумать только! «Уважаемая Нина»! Никто её сроду так не называл! Вот бы Симка услышал…

— Идея заключается в том, чтобы познакомить ваш форпост с моими пациентами. Как вы на это смотрите?

Да чего тут смотреть? Нинка готова для Бориса Григорьевича сделать все. Только ей что-то не очень понятно: зачем знакомиться?

— А затем, — объяснил профессор, — что для больных ребят это будет замечательным развлечением. Вот, например, у нас лежит такой Сережа Овсянников, уже почти месяц. Сложный перелом голеностопного сустава. Он перебегал улицу и угодил под грузовик. Или Алеша Багрецов. Тот съезжал по лестничным перилам и в результате — сломанная ключица и забинтованная голова. Эти и другие ребята лежат подолгу, им тоскливо. А тут вдруг к ним в гости придут прославленные форпостовцы. Такая встреча безусловно поднимет их жизненный тонус. Это лучше всяких лекарств, уж вы мне поверьте, уважаемая Нина. — И Борис Григорьевич потер свои белые руки. — Ну-с, договорились?

Ещё бы!

Нинка шла на сбор форпоста счастливая, гордая, возбужденная. Какие возможности открываются! Так замечталась, что сама чуть не угодила под трамвай.

Первым делом она спросила у ребят:

— Послушайте-ка, вы знаете, что такое жизненный тонус? Это, например, если происходит сложный перелом голеностопного сустава и приходится долго лежать…

Словом, Нинка рассказала все по порядку и передала разговор с Борисом Григорьевичем.

Идея профессора понравилась. Посыпались предложения, начались жаркие споры. Посоветовались с Инной Андреевной и Иваном Сергеевичем; они тоже подсказали много интересного. Так был составлен план и проведена детальная разработка операции, которую назвали условно «Жизненный тонус».

И вот в один прекрасный день — этот день надолго запомнился Нинке — Игорь сказал:

— Веди нас. В этой операции ты главная.

А к тому же в этот день выдалась удивительная, неповторимая погода. Напрасно некоторые думают, что в Ленинграде осенью постоянно дожди. А знают ли эти некоторые, какие дни бывают в октябре, когда в Летнем саду дошкольники ещё копаются в песке вокруг памятника И. А. Крылову, а над их головами старые липы, про которые Симка сочинил, что они какие-то задумчивые, словно собираются уснуть надолго? А Славка сказал, что это типичное бабье лето. Почему бабье? Женское тогда уж! Все самое красивое пишется именно в женском роде. Например: Нева, Александровская колонна, золотая осень, мечта, верность, дружба и, уж конечно, любовь… Ах, любовь! Симка сочинил такое стихотворение: