— Когда пригласите гостей на крестины внука, мы целиком в вашем распоряжении, — шутит Руфус.

— Внука уже давно окрестили. Забыли, в какое время живем? — воскликнул мужчина. — Ради этого больше не нужно жениться. Но в фирме, где работает мой сын, проводятся сокращения, и женатый мужчина с ребенком имеет больше шансов не попасть под сокращение, поэтому он и женится.

— Весьма сожалею, но несмотря на трагические обстоятельства, приведшие к свадьбе вашего сына, в конце августа отель еще будет закрыт.

После ухода мужчины Руфус патетически воскликнул:

— Когда, черт побери, умер брак по любви?

Я не знала этого. Интересно, что бы ответил Бенедикт. К счастью, в этот момент пришла госпожа Хеддерих с радостной вестью, что она закончила все подушки на стулья. Иначе я бы, наверное, заплакала. Я подумала, что Бенедикт скорее всего рассмеялся бы и не понял вопроса.

С одной стороны, крупные работы приближались к концу, с другой — список мелких недоделок был бесконечен. Господин Хеддерих отставал с покраской стульев. Он усердно консультировал столяра, делавшего полки для чемоданов. Госпожа Хеддерих шила теперь шторы, но поскольку она продолжала кормить всех, ее работа тоже продвигалась не очень быстро. Я долго объясняла госпоже Хеддерих, что шторы не надо по-домашнему присборивать. На них тогда уходит слишком много ткани, и в сборках пропадает рисунок. Лучше я заложу декоративными зажимами несколько равномерных складок по краю каждой шторы. Ей так понравилось, что я пообещала задрапировать все занавески у нее дома равномерными складками.

Руфус получил, наконец, свой компьютер. Это тянулось так долго, потому что он не мог решить, какая модель оптимальна для отеля. Поскольку контора еще была не готова, он подключил компьютер в своей комнате и постоянно рассказывал о своих отчаянных попытках покорить его.

У меня тоже появилась новая проблема: мраморные полосы в фойе. Они, вне всякого сомнения, идеальны, но выглядят в своей идеальности почти стерильно. Я перерыла все журналы по архитектуре в поисках фотографий гостиничных фойе. Во всех отелях фойе изобиловали пышными цветочными композициями. Вероятно, у них есть специальные флористы. Они бы за сто марок дважды в неделю ставили перед каждой из двенадцати мраморных полос свежий букет. Итого две тысячи четыреста марок в неделю на цветы для фойе. Или в этих отелях ставят цветы, только когда приходит фотограф из архитектурного журнала? Неважно, мы этого себе позволить не можем.

Есть еще масса красивых вещей, которые мы не можем себе позволить, — например, картины в подлинниках. Одни размеры уже впечатляют. Мы можем разориться в лучшем случае на репродукции. Но приемлемы лишь репродукции малого формата, большие слишком явно демонстрируют наши скромные возможности. Так же, как искусственные цветы. Потом я обнаружила фотографии некоего отеля, в фойе и ресторане которого в большом количестве висели картины одного-единственного художника. Я прочла, что отель всегда выставляет картины этого художника и по его заказу продает их без комиссионных. Там было написано: «Художник высоко ценит постояльцев отеля как потенциальных клиентов. Не менее высоко он ценит и владельца отеля, снимающего с него бремя переговоров о цене. Любовь основана на взаимности: владелец отеля ценит художника как бесплатного художественного оформителя».

Это мы себе тоже можем позволить!

Руфус начал фантазировать: о да, выставка картин в фойе! Он бы с удовольствием открыл двери отеля художникам, журналистам, писателям, он мечтает о том, чтобы в баре гостиницы собиралась интеллектуальная элита — к примеру, заезжие исследователи динозавров…

— Но где найти хорошего художника? — прервала я полет его фантазии. — У тебя так здорово получается с хорошими мастерами, может, найдешь и художника?

— Это очень просто. Михаэль даст объявление в свой журнал «Метрополия». Художники прочитают, придут сюда, а тебе останется только выбирать.

Руфус загорелся. Он сразу же позвонил Михаэлю, договорился с ним о встрече.

— Когда выйдет очередной номер журнала? — поинтересовалась я, когда Руфус вернулся.

— К сожалению, только через две недели, — ответил он.

Зато уже через три дня, воскресным утром, без всякого предупреждения появилась госпожа Шнаппензип с супругом, облаченным в костюм с галстуком. Я как раз стояла на стремянке в фойе, соскабливая следы лака с оконных стекол, и выглядела соответственно. Госпожа Шнаппензип, напротив, выглядит блестяще. Она почти такая же коричневая, какой была гостиница до ее отпуска. Она так потрясена неожиданной красотой своего белого отеля с золотыми розетками на синих балконах, что от умиления у нее размазывается тушь.

Доктор Шнаппензип — очень солидный мужчина, значительно старше своей жены. Обращается он ко мне, несмотря на мои загаженные джинсы и, к сожалению, еще более загаженную футболку, как к светилу в области архитектуры.

— Моя жена уже говорила мне, что вы работаете очень аккуратно. Я могу это только подтвердить, — сказал он, вдоволь налюбовавшись мраморными стенами.

Госпожа Шнаппензип нашла фойе «ошеломляющим». Широкий и в то же время скромный бордюр из искусственной лепнины по периметру потолка, маскирующий источники света, она не восприняла как новый, а изумленно воскликнула:

— Фантастика! Совсем как раньше!

Я приподняла кусок пленки с пола, и, хотя мозаичный пол еще не отполирован, она ахнула:

— Еще красивее, чем прежде.

Когда мы сняли пленку со стойки, чтобы продемонстрировать отделанную под мрамор регистратуру, она сделала вид, что падает в обморок от восторга. Стеклянный лист на стойке она одобрила. Ничто не выглядит чище, чем лист чистого стекла.

Руфус вызвал по телефону госпожу Хеддерих. Она была очень рада вновь увидеть господина Шнаппензипа, который с неподдельным интересом стал расспрашивать о состоянии здоровья клана Хеддерихов. Как и следовало ожидать, госпожа Хеддерих начинает плакаться, а потом, без всякого перехода, говорит:

— Скажу честно: так, как сейчас, у нас никогда не было.

— Что вы имеете в виду, госпожа Хеддерих? — попытался выяснить муж хозяйки.

— Так красиво не было! — благостно воскликнула госпожа Хеддерих.

Госпожа Шнаппензип пожелала немедленно осмотреть готовые комнаты. Для каждой комнаты она нашла новый восторженный эпитет:

— Восхитительно! Изысканно! Шикарно! Умопомрачительно! Потрясающе! Роскошно! — В комнатах для бизнесменов — без картинок с динозаврами — она восклицает: — Идеально! Самобытно! Классически! Утонченно!

Ванные комнаты, душевые и туалеты с полами в черно-белую клетку и стенами, до половины выложенными белым кафелем с узкой черной кромкой, она нашла «роскошными». А то, что зеркала по меньшей мере втрое шире раковин, — «абсолютно роскошным».

— Потрясающе изысканно, — высказался Шнаппензип.

При осмотре моей любимой комнаты, восьмой на втором этаже — той самой, оклеенной обоями с большими букетами и небесно-голубым фризом, с голубым деревенским шкафом, занавесками в голубую полоску и белыми керамическими лампами на тумбочках, покрытых глазурью точно в цвет отциклеванного пола, — она долго не могла успокоиться.

— Божественно! Очаровательно! Абсолютно восхитительно! — На этом, казалось, ее запас восторженных эпитетов иссяк.

Даже господин Шнаппензип не смог удержаться:

— Просто чудесно!

— Пока это все, остальное еще не сделано.

Попав снова в коридор, госпожа Шнаппензип излила свои восторги по поводу невероятной элегантности желтовато-дымчатой структуры окраски стен. Что-то она скажет, когда увидит дорожку со львами, подумала как раз я, когда услышала ее возглас:

— Ах, вот где ваш кабинет! — Она обнаружила вывеску на первой комнате: «Руководитель строительных работ: Виола Фабер».

— Комната еще не отремонтирована, — попыталась я сдержать ее порыв.

Несмотря на это, госпожа Шнаппензип продолжала стоять перед дверью, как кошка перед холодильником.